Утром я упаковала свои пожитки: спальник, ноутбук, несколько книг об искусстве и другие – о животных (раньше я читала их, чтобы найти сходства между собой и другими видами), о кулинарии и о съедобных «дарах леса», – одежду, любимую кружку и пару старых скетчбуков. Все это поместилось в большой чемодан и рюкзак. Я открыла холодильник, но там не было ничего, кроме завернутого в пищевую пленку шмата кровяной колбасы, который лежал там бог знает сколько – заначка на случай, если закончится кровь или мясная лавка будет закрыта. Я порубила его на мелкие кубики и обошла дом последний раз, держа их на ладони, будто предлагая крошки птицам. Один за другим я забросила кусочки в рот. Кровяная колбаса ужасна на вкус, особенно только из холодильника. Мое тело отвергало яйца, овес и перец, превращавшие кровь в колбасу; большую часть мне пришлось выплюнуть. Но это пища, и ее было достаточно, чтобы придать сил моему телу. Затем я ушла.

И вот теперь я изрядно проголодалась. Полагаю, такое случается слишком часто. Может быть, дело в лени, а может – в чем-то еще. Я лежу на боку в новой студии; из моих вещей тут только то, что в рюкзаке; я слушаю звуки, которые издает мой желудок, пока от голода он не перестает даже урчать.

Понять бы, в чем дело. Не то чтобы я не ценю себя – думаю, именно так сказал бы психолог. Но я знаю, что могу столетиями обходиться без еды, и попытка приблизить мое тело к смутному пределу его возможностей приносит удовлетворение – я чувствую себя живее, чем когда-либо. Я слышала о людях, которые пробегают пятьдесят или шестьдесят миль по сельским дорогам – и не по равнине, как в Кенте, а по холмам, что рядом с Шеффилдом, – лишь бы почувствовать то же самое. Будто, достигнув абсолютного предела возможностей своего тела, можно прикоснуться к собственной смертности. Они доходят до самого края того, что называется жизнью, заглядывают за него и смотрят в огромную неизмеримую пустоту, и счастливы, потому что находятся не в пропасти, но над ней. Это и значит – жить. Но обычно люди не заглядывают за край и не узнают разницу между «всем» жизни и «ничем» смерти, и поэтому им – в отличие от тех бегунов – не дано почувствовать или понять, как будоражит жизнь.

В моем случае все немного по-другому. И пропасть, и скалу над ней я вижу не так, как нормальные люди. Для меня в пропасти что-то есть, так что это уже и не пропасть; а скала затянута черной неизмеримой дымкой. И все же мне нравится приближаться к пределу возможностей своего тела. Или, если честнее, нравится притворяться, что у моего тела есть эти пределы. Мне нравится чувствовать боль от голода и представлять, что следующим шагом после нее будет смерть. Только это одновременно и раздражает. Ведь для меня невозможно достичь того высшего чувства, когда колеблешься на самом краю. Я могла бы оставаться здесь, на полу комнаты А-14 в «Студиях бывшей кондитерской фабрики „Кора“», несколько дней, даже несколько недель, месяцев, лет, чего угодно, и потом приподняться, доползти до источника пищи, поесть и полностью восстановиться; а если бы я по-настоящему ослабла, настолько, что больше не смогла бы пошевелиться, я бы все равно продолжала жить и просто лежала бы здесь в коме годы, и годы, и годы, и мое тело отказывалось бы умереть как положено, пока Солнце не поглотит Землю.

Я оттягиваю заусенец рядом с одним из ногтей и давлю на палец, пока не выступает красная капелька. Посасываю, пока не перестает кровоточить. Поднимаюсь с пола.

Наслаждаюсь головокружением. Пошатываясь, открываю сумку и достаю последние кусочки кровяной колбасы. Съедаю. Выплевываю в раковину овес и перец. Беру кошелек и телефон и иду к двери. Неуютно закрывать ее за собой – незнакомое место, незнакомый ключ, незнакомый замок. Тот щелкает, и я несколько раз дергаю ручку и толкаю дверь – убедиться, что она закрыта. Потом я снова отпираю и открываю ее, убеждаясь, что позже смогу попасть внутрь. Я закрываю студию и проверяю ручку второй раз, когда слышу шаркающий звук дальше по коридору. Примерно через десять дверей от меня стоит женщина – с телефоном возле уха и висящим на руке велосипедным шлемом. Очень высокая, очень худая, с темной кожей и туго затянутым вокруг головы платком. Она улыбается мне и говорит: