5. Семь дней в неделю ублажая мужчин Семейства, в коем проживает, восьмой день недели девица для утех обязана проводить в одиночестве, посте и молитвах Творцу за грешную свою душу.

6. Девица для утех получает регулярное жалование за свои услуги, восьмую часть коих обязана жертвовать ближайшему храму Творца, вымаливая прощения за свою порочную натуру, приведшую её на путь греха и искушения.

7. Будучи уличена в краже или ином преступлении, оная девица должна быть судима Королевским судом, и ни один из мужчин Семьи не имеет права вступиться за неё, ибо лишены они независимого ясного взгляда.

8. Девица может освободиться от своего рода занятий по достижению тридцати восьми годов, по указу Главы Семьи или независимо от оного, в случае, ежели в королевскую казну будет внесена сумма, стократно превышающая годовой оклад оной девицы.

3. Глава 1.

На похоронах лорда Соделя четыре года назад я плакала так, как не плакала на похоронах собственного отца.

Только тогда я вдруг поняла, что по-своему любила его, любила, как никого другого. Впрочем, лет с шести, когда умер отец, мне особо и некого было любить. Я была уже довольно сознательной девочкой, чтобы понимать, что всё в нашей с матерью жизни круто изменится, и перемены внушали страх, но именно из-за ухода близкого человека я почему-то не особенно грустила. В моей памяти родной отец, один из мелких, небогатых и незнатных дворян, военный невысокого чина, остался очень суетливым, вечно занятым человеком. Мы очень мало общались – наверное, ему казалось, что ребёнком, особенно дочерью, должна заниматься мать.

После ухода отца из жизни гойда Варая осталась одна – ни бабушек, ни дедушек я не знала, вероятно, они, как и другие возможные родственники, давно уже покинули этот свет, и одиночество, полная неприкаянность и грозящее безденежье привели мать в состояние полнейшей потерянности. Я помню, как рыдала она на похоронах, всё ещё молодая и очень красивая, как билась, завывая, у гроба, как хватала меня за руки и тащила в свежевыкопанную яму, уговаривая прыгнуть туда вместе и разделить участь отца – эта её истерика напугала меня до ужаса, до заикания, от которого я с грехом пополам избавилась только ближе к двенадцати годам. Так или иначе, в могилу мы не прыгнули - нашлись добрые люди, оттащившие обезумевшую вдову и кое-как приведшие её в чувство, но кладбища и и тёмные пустые ямы ещё очень долго снились мне в детских кошмарах, от которых я просыпалась по ночам.

Через год после смерти отца нам перестали платить положенную военную пенсию по потере кормильца, а ещё через десять месяцев мать была вынуждена выставить на продажу дом. Скудные сбережения подошли к концу, правда, она занималась шитьём, но клиентов было немного, и доходы никак не покрывали расходы.

Встречая немногочисленных заинтересовавшихся домом, мать не могла сдержать слёз, чем отпугивала возможных покупателей. Я, в силу малолетства, равнодушная к подсчёту необходимых для нашего выживания средств, тихонько радовалась тому, что переезжать не придётся – крепкий двухэтажный особнячок с пышным, хотя и неухоженным садом мне нравился. И то, что мать не имеет возможности платить за школу, куда восьмилетняя почти неграмотная дочь непременно должна была ходить, - тоже. Правда, единственная оставшаяся с нами служанка, помогавшая по хозяйству, потихоньку учила меня читать, писать и считать.

Уроки чтения и письма мне не нравились – в нашем доме не было детских, понятных для меня книг, а тексты, которые диктовала мне старая гойда Арма, были сплошь из «Летописей о сотворении», написанные тяжёлым устаревшим языком. А вот цифры я с детства любила. Они меня завораживали. Такие надёжные, такие… постоянные и ясные, лишённые какой-либо двусмысленности. Похожие на тайные знаки. С цифрами я любила играть, придумывая задачки для себя же самой. Лепила их из комьев влажной глины на заднем дворе. Просто складывала и вычитала в уме, чтобы успокоиться.