Иконников напрочь убил во мне желание не просто испытывать какие-то чувства к мужчине, но и подпускать кого-то близко к себе. Одного раза замужества мне хватит на всю жизнь, а наступать на те же грабли могут только дурочки, которым нравится повторять свои же ошибки.

Мои мысли снова возвращаются к Павлу. Вчера я долго не могла уснуть, посмеявшись над дурацким каламбуром, что из-за Бессонова осталась без сна.

Обычно я могу сразу определить характер человека, но с новым соседом с самого начала всё пошло не так. Из прожжённого ловеласа он очень быстро превратился в обычного человека, обезоруживая своим обаянием. Вот есть в нём что-то такое притягательное, что никак не поддаётся объяснению.

Возможно, всё дело в том, что я сознательно чувствую себя виноватой перед этим мужчиной. Виноватой и обязанной. Мало того, что он починил Васе компьютер, так ещё и всю ответственность за то, что пострадал сам, взял на себя. Последнее я не в состоянии объяснить до сих пор. К тому же мой сын настолько от него в восторге, что в глубине души я чувствую неприятную ревность. Не может совершенно чужой человек за короткий промежуток времени завоевать доверие и любовь окружающих людей!

Даже баба Тася, которую я встретила, когда вчера вернулась из БСМП, на мой вопрос слишком положительно отозвалась о нашем новом соседе. И лампочку на этаже он вкрутил, и петли на подъездной двери смазал, даже ручку на стеклопакете починил. Настоящий герой, без которого неизвестно как мы бы все жили.

По-хорошему, мне бы успокоиться, что я ошиблась, и Павел Бессонов никакой не маньяк, но я не могу смириться с его присутствием возле моего ребёнка.

– Мам, а ты к Паше поедешь? – спрашивает сын. Подходит и обнимает меня со спины.

Накрываю его руки своими.

– Вася, я же просила не называть его так, – напоминаю.

– Ну, мам. Мы так с ним договорились…

– Ко взрослым не принято обращаться просто по имени.

– Это я знаю. Но Паша по-другому не хочет.

– А так неправильно.

– Я же зову Вадима просто Вадим, а он тоже взрослый, – спорит мой ребёнок.

– Вадим твой двоюродный брат, а Павел – чужой человек.

– Он не чужой, – обиженно сопит. – Как ты не понимаешь?!

Я и правда не понимаю. Не понимаю, почему Вася его защищает. Не понимаю, как оградить своего сына от этого общения. Не понимаю, почему я просто не могу вычеркнуть мужчину, как делала уже не раз. Наверное, потому, что сама виновата перед ним, но это очень слабый аргумент.

Смотрю на время. Я бессовестно пропустила утренние часы приёма, и сейчас уговариваю себя, что просто могу съездить в больницу, оставить передачу и… не встречаться с Павлом. И сама же себе возражаю: не могу. Дурацкая принципиальность! Мне нужно самой убедиться, что ему не стало хуже. Из-за меня.

Из палаты Бессонова выходит мужчина, пропускает меня внутрь и закрывает за собой дверь. Замираю на пороге. Павел лежит, отвернувшись, и никак не реагирует. Подхожу ближе. Спит. Бесшумно ставлю пакет на тумбу, замечая, что рядом стоит ещё один. Заглядываю в пакет. Большой кусок домашнего пирога и закрытый контейнер. Вот же врун! Никого у него нет! Тихо разворачиваюсь и спешу на выход. Согласна, что мой уход больше похож на трусливое бегство, но своё обещание я сдержала.

Берусь за ручку и медленно опускаю её вниз. Остаётся открыть дверь и выйти…

– Ты так и уйдёшь? – прилетает в спину.

И почему мне так «везёт» в последнее время? Медленно поворачиваюсь и заставляю себя посмотреть в лицо Бессонову.

– Не хотела тебя будить… – эхом в ушах звучат слова, которые произношу сама.

Что за чертовщина со мной происходит?

– И просто бы ушла? – обвиняет Павел, резко садясь на кровати. – А я ждал тебя… – признаётся и показывает рукой на место рядом с собой.