Убеждал жену, уговаривал, до последнего дня не верил, что бросит его здесь одного на хозяйстве. Правда, и она тоже не оставалась в долгу, надеялась, что и он уедет вместе в город. Но, видно, не судьба. Так и не смогли друг дружку убедить, каждый остался при своём. Вон, даже расстались со скандалом.

А хозяйство не дал порешить, пустить под нож. Лариска из города дважды привозила перекупщиков, те готовы были забрать коров, свиней живым весом, расчёт на месте. Выгнал. Врагом для дочери стал, да и зять начал смотреть косо, за всё время, пока грузили вещи, просидел в «Жигулях», даже не подошел, не заговорил. Ну, и хрен с ним!

Андрейка как-то обмолвился, мол, зять с дочерью надеялись взять деньги от проданной животины со двора, да продать «Жигули», сложить всё, и купить хорошую иномарку. А то стыдно: мол, Антон при такой должности в налоговой инспекции, а на позорной машине ездит. Видишь ли, над ним уже на работе посмеиваются, над его машиной. А эти деньги родительские были бы как вступительные за этаж в коттедже. Вот, суки! Какие продуманные дети стали! А если родитель не сможет внести взнос, тогда что, в дом к себе не возьмут? Подыхай, мама-папа, под забором?

Главное, ему, отцу, ни слова, ни полслова. Всё за его спиной решили, сами определили, всё они сделали, по полочкам разложили, как будто он уже и не хозяин. И Верка, дура, купилась на городскую жизнь.

Фёдор сидел под коровой, додаивал уже вторую, а мрачные мысли всё никак не исчезали, давили, вытесняя собой все остальные.

Его совершенно не угнетала деревенская работа, нет, он знал её, даже любил, любил скотину-животину, умел ухаживать за ней. Эта работа никогда не была в тягость, в обузу. Умел делать всё, что требуется в своём хозяйстве. И работы не боялся. С детства его окружают одинаково как тяжёлый крестьянский труд, домашняя скотина, птицы, так и эта распрекрасная природа с речкой, полями, лесом. Оно было его, а он принадлежал всему вот этому, что было вокруг него. И было настолько естественным, как бывает естественным дышать, смотреть, любить. Это была его среда обитания, менять которую никогда не хотел и не будет.

А вот то, что остался один, без жены Верки, что она его предала, бросила, променяла на городские посулы – не мог никак смириться.

Пусть бы она просто сидела в доме, он бы сам всё делал, вплоть до того, что посадить и прополоть грядки, а она, Верка, только присутствует здесь, и всё! Палец о палец пускай не ударяет, просто сидит. А он будет знать, что она рядом, и ему достаточно, счастья большего не надо. Это же какой покой в доме-то был бы, а?! А на душе какая бы благодать? Вот, он доит корову, принесет молоко, зайдет в избу, а там Вера, улыбается, даже пускай бранится за что-нибудь, бабы, они такие, найдут, за что побранить мужика, а ему будет хорошо.

Конечно, Андрейка с ними, а как же. Федор не исключает, что сын мог бы и пожить у сестры в городе один без родителей, пока школу не закончит. Душа бы у отца была на месте за сына в таком случае. Всё ж таки сестра при нём, и он при сестре. Не чужие люди. Да и Андрейка уже далеко не маленький мальчик. Это был бы самый лучший вариант. Не раз своим предлагал его, но не послушали жена с Лариской, не сложилось.

С дочерью понятно, она изначально отрезанный ломоть, такая их доля – улетать с родительского гнезда.

– Федор Николаич! – размышления прервал голос соседа. – Ты долго еще шморгать за вымя будешь?

– От же характер, – недовольно проворчал Анисимов, вставая из-под коровы. – Не даст спокойно дело доделать, – был огорчён не столько тем, что пришёл Пашка, а что помешал додумать начатое.