– Не слеп, – возразила Лариса Андреевна, поправив сползший с плеч кашемировый платок. – Понимает все. Но удобно ему, значит, раз ничего не предпринимает.

Я зябко вздрогнула и пожалела, что не прихватила с собой кофточку, чтобы накинуть поверх сарафана.

– И все же…

– Не нужно тебе это, Майя. Не лезь в их отношения. Пускай сами разбираются между собой.

– Разве вам не противно смотреть на притворство этой леди? – я понизила голос до шепота.

Мало ли, выскочит Орлова из какого-нибудь куста. Она умела материализовываться откуда ни возьмись и без предупреждения.

Лариса Андреевна тактично избежала прямого ответа на мой бесцеремонный вопрос.

– Давид Дмитриевич не нуждается в чьем-либо мнении, когда дело касается его личной жизни. Если богу угодно – отвадит от него Катерину. Я верю, что все идет своим чередом, и не стоит мешать судьбе карты.

Конечно, она была права. Никто не захочет чужого вмешательства в свои отношения, тем более непрошенного. Но грызло изнутри плохое предчувствие, что Орлова не оставит меня в покое. При Ларисе Андреевне она как-то сдерживалась, помалкивала. Однако один на один со мной как будто срывалась с цепи.

– Заберите меня в Тибет, Лариса Андреевна, – я приютилась рядышком и подхватила невысокую женщину за локоть.

– А на кого детей оставить? – она с улыбкой покачала головой. – Тебе я доверю близнецов, но…

За многозначительным «но» последовала не менее красноречивая пауза.

Я вздохнула.

Лариса Андреевна вздохнула.

И мы негласно сошлись во мнении, что Орлова – худшая кандидатура на роль няни. Называла себя матерью мальчиков, а по факту не прикладывала и толики усилий, чтобы заботиться о них.

Прогулка по территории резиденции Суворова пробудила во мне нешуточный аппетит. Я попыталась уснуть на голодный желудок, поскольку не хотела пересекаться с мужчиной, едва не лишившим меня девственности.

Первым делом после возвращения с работы он заходил к сыновьям, не подозревая, что я лежала в своей постели с включенной радионяней.

Я… частенько грешила тем, что подслушивала его спокойный, тихий голос, мягкий, словно бархат, рассказывающий спящим близнецам, как сильно их любят. Чувствовала себя абсолютной дурой, занимаясь этим гиблым делом. Безжалостно истязала собственное сердце.

Вот и сейчас страдала ерундой. Грела уши, вмешиваясь в сокровенное Давида Дмитриевича, которое он готов был разделить только с кровиночками.

Тайком фантазировала: какое это счастье – быть по-настоящему любимым своими родителями ребенком.

Суворов старался быть отличным отцом. И он им, безусловно, являлся. Пусть не мог проводить с близнецами достаточно времени, тем не менее, никогда не забывал о том, чтобы желать им каждую ночь прекрасных снов.

И за эту бесконечную любовь к семье я его уважала. Любила.

Стоп.

Что-что? Люблю?!

Нет!

Нет, Майя!

Уважаю, только уважаю!

Как я посмела допустить эту мысль?!

Удивившись тому, в какие дремучие дебри завели меня собственные мысли, я с молниеносной скоростью подскочила с кровати.

Наверное, схожу с ума от голода.

Утолю его – и беды с головой прекратятся.

Меня не смущало позднее время. Готовясь к ЕГЭ, я частенько совершала ночные набеги на холодильник, поскольку бессонные ночи за учебниками тянулись вечно и отнимали уйму сил. Приходилось восполнять запасы энергии таким вредным для организма способом.

Мне действительно полегчало, когда я навернула тарелку борща. Подумывала над второй порцией, но сумела сдержать себя в руках и поплелась обратно.

Добравшись до лестницы, я услышала женский протяжный стон.

Рефлекторно застыла, поставив ногу на первую ступень, и напрягла слух. После череды томных, надрывных охов и ахов мои щеки окрасились в жаркий румянец.