Обречённость тошнотой подступает к горлу. Ноги подкашиваются, теряют опору. Падение в чёрную бездну отчаяния и…

Пробуждение.

4. Глава 4

В ту ночь я больше не спала. Сидела, вжавшись спиной в спинку кровати и подтянув колени к груди, и изо всех сил старалась не стучать зубами от приступов крупной дрожи.

Что со мной происходит? Почему на свадьбу я смотрела со стороны, а от крика в том разговоре — меня снова затрясло, отчего пришлось прикусить ладонь — а от крика до сих пор саднит горло?
Кто я, вообще, такая? Кристин де Вальде, урождённая де Ла Ренн? Или?..

От безостановочно кружащегося хоровода мыслей начинало укачивать, и когда в комнату наконец прокрался жемчужно-розовый рассвет, я была рада ему, как самому дорогому подарку.
Надо бы лечь. Ведь если меня застанут так, будут задавать вопросы, а что мне отвечать? Правду — страшно. Солгать, чтобы поверили, я не смогу.

Я одна. (Меня заколотило с утроенной силой). Совсем одна, никого не помню, ничего не знаю. Что делать, что же мне делать?

«Прежде всего лечь», — холодно заметил внутренний голос, и я, вздрагивая всем телом, боязливо улеглась. Как будто одного этого было достаточно, чтобы пришло очередное пугающее видение. Ничего такого, разумеется, не случилось, однако расслабиться у меня всё равно не вышло.
И это заметили.

***

— Вы хорошо спали?
Под внимательным взглядом девушки, принёсшей мне завтрак и целебный отвар, я невольно стушевалась.
— Н-не очень, — смысл отрицать очевидное? — Просто плохой сон приснился.
Девушка слегка нахмурилась, но расспрашивать дальше не стала. Вместо этого напомнила, что отвар пьют после еды, пожелала приятного аппетита и вышла из комнаты, тихо притворив дверь. А я с трудом впихнула в себя несколько ложек каши, выпила лекарство и вновь свернулась под одеялом больным ребёнком. Вроде бы не спала — спать мне до сих пор было страшно, — однако не заметила, когда в кресле у кровати появилась Первая Дева.
«Доброе утро, дитя. Мне передали, что ты плохо спала. Что случилось?»
— Дурной сон, — пролепетала я, по-детски заползая в одеяльный кокон ещё глубже.
«Расскажешь, о чём он был?»
Собеседница не настаивала, и голос у неё звучал с прежней материнской добротой. Наверное, она не стала бы добиваться от меня ответа, пожелай я промолчать.
— О свадьбе.
Половина правды — та, которой точно можно поделиться.
«И что же тебя напугало?» — та же безмятежность в серых глазах, те же мягкие интонации.
Я опустила взгляд и пристыженно прошептала:
— Не знаю.
В комнате повисла долгая тишина.
«Что же, — наконец произнесла Первая Дева, — целебные отвары действуют, и память возвращается — это хорошо».
— Да что же хорошего? — вырвалось у меня.
«То, что все мы состоим не только из настоящего, — спокойно ответила собеседница, — но и из прошлого. Лишиться его — значит лишиться части себя, стать калекой. Незавидная участь».
Я прикусила губу.
— Но если там больно?
Если там…
«…и не надейся. Я своё не отдаю».
Всплывшая в памяти фраза стегнула кнутом, заставив зажмуриться.
«Это прошлая боль, — мягко ответила Первая Дева. — Её больше нет, а значит, с ней можно справиться».
Я стыдно шмыгнула носом.
«Не бойся её, дитя. — Макушки ласково коснулась чужая ладонь. — Увы, на эту битву тебе идти в одиночку, но помни — за твоей спиной есть поддержка. Всегда».
Грудь теснили слова о втором сне и о главном страхе, но, к счастью, вместо них наружу прорвались рыдания. И пока я взахлёб плакала, уткнувшись лицом в подушку, Первая Дева утешающе гладила меня по голове и спине. Когда же я наконец затихла, она ласково сказала:
«Давай помогу тебе умыться», — и под руку отвела меня к стоявшему в углу рукомойнику. Там я кое-как умылась, вытерла лицо пушистым полотенцем, и меня так же бережно проводили обратно в постель. Уже не смятую, а как будто только-только поменянную и пахнущую свежестью высушенного на жарком солнце белья.