В спину ей тут же прилетает ранеткой. Слышу глухой шлепок и вижу, как вздрагивает. Глаза мстительно вспыхивают, веки тяжелеют, но делает вид, что ничего не было.
Разворачиваюсь, чтобы зайти в дом и в отражении затенённого стекла окна вижу, как она поднимает пару ранеток и отточенным движением швыряет обратно в Тихона.
- Ай!
Хруст веток.
Ну, дети! - прячу улыбку.
И меня и самого расслабляет, снимая с плеч лет пятнадцать. Проблемы, заботы будто отъезжают немного подальше. Когда-то и я по деревьям в нашем саду лазил.
- Проходите, - опережая, Злата поспешно открывает мне дверь.
- Поссорились?
- Нет, с чего Вы взяли?
- Да так... - ухмыляюсь я.
Живая девушка. Сто лет в моей жизни не было живых девушек. Всё как-то по сценарию в последнее время. Только лица меняются.
Хочется погладить ее по спине. Там вырез, открывающий лопатки. И между ними красный след от ранетки. Но держится она как принцесска, изящно и не подавая виду, что больно, гордо выпрямив плечи и задрав подбородок.
Отдаю ей в руки букет.
- Спасибо за приглашение.
- Сюда, - уводит она меня в столовую.
- Сама готовила? - наблюдаю как накрывает для нас стол.
Между широким поясом свободных брюк и в цвет им свободным топом - узкая полоска плоского загорелого живота. Топ ассиметрично съезжает с одного плеча. Шея очень красивая... я целовал уже эту шею...
Тяжело сглатываю.
Бестелестный, ты, Черкасов! Напоминаю себе. В глаза смотри!
- Сама, - скромно.
Круто. Женщины в моей семье никогда не готовили сами. У нас всегда был повар.
Ставит чашку передо мной.
- Ничего что я по-простому без сервировки? - смотрит мне в глаза.
Коротко улыбаюсь. Да мне вообще все равно. Рядом со мной побудь...
- Тихон не присоединится?
- Он поел уже.
В голосе сквозит недовольство.
- Пахнет вкусно... - вдыхаю я запах блюда.
В глубокой глиняной чашке с резными боками, белая маслянистая жидкость с оранжевыми разводами и шариками.
- А что это? На икру красную похоже.
- Лосось в сливках с икрой. Мама раньше всегда готовила. Когда гости приезжали. И я теперь для гостей готовлю.
- Ух ты. Ммм... - тут же выдаю я стон удовольствия, пробуя первую ложку.
Злата передаёт мне черный хлеб, зелень...
Молча едим, встречаясь взглядами.
Она немного расслабляется.
Мне так кайфово, словно в эти сливки было намешано пару ложек дури. Точно ведьма...
- Может вина белого? - словно опомнившись.
- Я за рулём. Спасибо. Лучше чай.
Говорим о каких-то незначительных вещах.
Любуюсь тем, как она двигается, говорит, ест, изредка улыбается.
Моя эйфория и расслабленность мгновенно исчезает, когда она начинает убирать со стола.
Напряжённо смотрю на то, как касается моей ложки, вилки...
Отвратительное ощущение липкого неконтролируемого страха, смешанного с отвращением к себе.
Не сходи с ума, Черкасов. Но ничего не могу поделать, ощущаю себя грязным. И ещё - лжецом, что пришёл в её дом и не ставлю её в известность, не даю ей выбора - не контактировать со мной. Ещё и замуж уговариваю...
На открытом окне в пепельнице наполовину истлевшая и потушенная сигарета. Рядом пачка.
Залипаю на ней взглядом.
- Вы вдвоём здесь живете?
- Охрана ещё...
- Прямо в доме?
- Нет, во флигеле у ворот.
- Ты куришь? - ревность глушит короткой вспышкой. Я уверен, что она не курит!
Да и сигареты крепкие, мужские. Оборачивается, ловят взглядом пепельницу.
- Это деда пачка, - вздыхает она.
Иван Михайлович из больницы не отлучался.
- Кто приобщился? - дёргаю бровью.
- Тиша... - расстроенно. - Совсем слушаться перестал.
Оо...
Отпускает немного.
- Возраст такой, - пожимаю плечами. - Не переживай. В тринадцать все бунтуют.