Король умер. Да здравствует новый король!

Но я ещё не умер.

Я жив. И ещё поборюсь. Потому что мне есть за что.

Потому что у меня в руках была записка, что адвокат вложил в мою руку, уходя.

И, пожалуй, этот свёрнутым лист был самым главными и самым ценным итогом этой встречи.

Моя девочка писала мне письма.

3. Глава 3. Евгения

«Почему-то вспомнила сегодня день, когда мы познакомились, — написала я на вырванном из тетради листе и теперь грызла кончик карандаша, вспоминая. — Мой День рождения.День,когда я ещё не знала, что это Ты. Когда ты мне так не понравился…»

Кресло — кожаное, низкое, с мягкими подлокотниками — в котором я уютно устроилась, стояло в палате специально для посетителей. Поставив ноги на бежевое сиденье, я писала Сергею письмо.

Диана развалилась на небольшой кушетке. Её поставили в палату для Бринна — он проводил здесь каждую ночь, кроме сегодняшней. Ди тыкала в телефон и, наверное, думала я не замечаю, как, уткнувшись носом в подушку, на которой спал Антон, она вдыхает её запах, или, задумавшись, поглаживает рукой.

Сашка была права — Антон ей нравился. И, боюсь, очень.

Первый раз Иван привёз сестру, чтобы меня поддержать, и чтобы я как-то развеялась. Но теперь Диана приезжала почти каждый день и оставалась ночевать, подозреваю, вовсе не ради меня. Да и в больницу со мной поехала — тоже. Посмотреть на соперницу?

Я усмехнулась: на её месте месяц назад я бы сделала так же.

Думать об этом, сидя у постели Целестины, наверное, было нехорошо. Но жизнь есть жизнь, она шла, пока Сергей сидел, а Элька лежала в больнице: Бринн изводил себя каким-то непонятным мне чувством вины, Диана влюблялась в Бринна, моя сестра безбожно залипала на Ивана, кажется, забывая даже дышать. А я думала писать ли об этом Сергею.

Адвокат сказал нельзя писать ничего неприличного, мата, иностранных слов, обсуждать детали дела, по которому Сергея задержали, или события, связанные с ним. Письма должны быть о простом, жизненном, бытовом, личном. И я, как тот акын, писала о том, что думала или что видела.              

Тихо гудел аппарат вентиляции лёгких. Мерно попискивал монитор сердечного ритма. Эля, какая-то особенно маленькая, худенькая и беззащитная на большой больничной кровати была почти и не видна под одеялами, маской, проводами.

Я отложила тетрадь, поверх которой лежал лист с письмом, и наклонилась, чтобы поправить плед.

«Держись, Эль. Держись, пожалуйста! Ты нужна ему! Ты нужна нам всем! Держись!» — это единственное, о чём я её просила.

Пусть она меня выгнала и больше не хотела видеть. И я испытывала к ней смешанные чувства. Но благодаря Целестине Сергей жив — это перевешивало всё остальное. Если, благодаря ей, он выйдет, я отдам свою руку, лёгкое, печень, если понадобится, и возьму свои слова о пророчицах обратно, если она знает, как это сделать. Она была права: ради него я готова куда на большее, чем думала. Сейчас, когда всё, что он создал, рушилось, а он сидел в тюрьме, многое было неважно.    

Я расправила складку ткани и сжала её тёплую руку, когда дверь внезапно открылась и я замерла, хлопая глазами.

Пару более странную, чем та, что вошла в палату, трудно было себе представить.

Немолодая женщина с гривой курчавых тёмных с проседью волос в вязаных шалях, что составляли основу её гардероба: шаль-юбка, шаль-кофта и большая сумка тоже шаль, перекинутая через плечо с длинной бахромой по краю, украшенная вывязанными разноцветными цветами.

А с ней коротко стриженная девушка в мужском мешковатом костюме. Белом! Скорее, её можно было принять за миловидного юношу: чистая кожа, ноль косметики, лёгкая сутулость, худоба, плоская почти незаметная грудь, но каким-то встроенным радаром всё равно безошибочно пеленговалось, что это девушка. Лет двадцати.