За обеденным столом барон опускает хрустальный шарик в бокал с вином. Под его пристальным взглядом из бокала выплывает колеблющийся золотистый шар, повисающий в воздухе сверкающим кристаллом. Шар начинает вращаться, рассыпая искры во все стороны. В глубине светоносного облака, постепенно заполняющего зал, возникали конторы оранжереи, разрывая усыпанную росой паутину, вспархивала сирена.

«Не понимая, что шар является лишь феноменом сознания, Шестиглазов предпринимает попытки похищения бесценного раритета. Вопреки здравому смыслу и мировоззрению, он пытается вступить в контакт с возникающими образами. В разросшемся до размера человека шаре сидит японская кукла и качает головой. В руке у него рождаются сверкающие колибри, они снимаются с ладони и разлетаются по комнате».

– Эй, как там тебя, – обращается Шестиглазов к видению, – я буду говорить, а ты знаками показывай, что правильно, а что нет. Кыш, чертовы курицы, – отмахивается он от взлетающих колибри. – Где золото Колчака, в Сибири? В Японии? В Америке? Где тогда? Может, в Европе? Где конкретно? Тьфу ты, исчез!

«Не добившись вразумительного ответа, он прячет магическую штуковину в сейф, открывает через минуту – сейф пуст. Рискуя получить пулу в лоб, комиссар стреляет из маузера в стальное нутро, пока не заканчиваются патроны, захлопывает сейф и плюет в рожу сатира в орнаменте двери. Он никак не может понять, почему шар, который он только что держал на ладони, ощущая всю его тяжесть, исчезает через пару минут. Поиски магической штуковины занимают все время и деньги комиссара. Он начинает терять ориентиры и вскоре оказывается в психиатрической клинике. Разбуженная бароном метаэнергия вызывает в сюжете необратимые процессы, не только Шестиглазов, но и никто уже не может понять, где сон, где явь, а где кино…»

«О ритуалах, магии, двойниках и философском камне. Поскольку изумруд, проглоченный мною в юности, стал рассасываться, Фон Мерц провел инициацию с пересадкой философского камня из головы князя в мою. Камень, однако, имел обыкновение перебираться из одной головы в другую, и фон Мерц передал его следующему любителю власти и ощущений неземного характера. Ощущения, впрочем, остались. Он же свел меня с Герингом, и все последующие годы я провел в его резиденции. Под покровительством рейхсканцлера – большого любителя искусства – снял полторы сотни фрагментов и фильмов».

Бронзовая сирена шевелит крыльями на пьедестале. По аллее кладбища сомнамбулической походкой движется статуя Командора.

– Ну, а мне что нужно делать? – спрашивает корреспондент.

– Будете изображать дон Гуана, – говорит из-за камеры Кирсанов. – Дайте ему шпагу.

– Я пришел взять у вас интервью, а попал…

– В гуано.

– Не понял.

– Берите шпагу и защищайтесь.

– Мне не нужна шпага? Не знаю даже, как с ней обращаться. Я критик, а не дуэлянт.

– Это заметно. Против Командора она бесполезна.

– Смотрите, ваш истукан рассыпается на ходу. Так и должно быть или это съемочный брак? Послушайте, он ко мне приближается. Что нужно делать?

– Когда подойдет поближе, пожмите ему руку.

– Надеюсь, это не опасно?

От рукопожатия идол окончательно рассыпается, и открывается женщина в кирасе. Она сбрасывает с себя кирасу, представая обнаженной, вынимает шпагу из ножен и начинает наступать на корреспондента. В ритме ее выпадов колеблется грудь. Отступая, корреспондент падает на кровать, стоящую на аллее.

– Помилуйте, откуда на кладбище оказалась кровать? Это неправдоподобно!

– Действительно, – спрашивает Кирсанов, – откуда взялась здесь кровать? Должно быть, ее сюда принесли.