А дядя… Именно он свидетельствовал на суде против отца, доказывая, что сам не был причастен к делам мятежников против короны. И ему и правда все сошло с рук, в то время как отца вместе с другими замешанными лордами казнили, земли конфисковали, а домочадцев кого отправили в ссылку, кого – в монастырь. Мне повезло меньше, и я находилась в монастыре уже три года, и это заключение было похуже королевских казематов, где мне тоже пришлось побывать – провести там два месяца, каждый день сходя с ума от страха и голода.

Дядя вернулся вместе с настоятельницей, и та кисло улыбнулась, пожелав мне удачи в мирской жизни.

– Вы правы, барон, – сказала настоятельница чопорно, – за все это время я не увидела у вашей племянницы расположения к монашеству. Поэтому лучше поручить ее небесам и вам. Я буду молиться за вас, дитя мое, – она перекрестила меня и поцеловала в макушку с таким видом, будто прикасалась к адскому пламени.

– Уверена, именно ваши молитвы, матушка, будут хранить меня вне этих святых стен, – подыграла я ей.

Старая перечница не осталась в долгу:

– Главное, чтобы ваш язычок не перебил благодать моих молитв, – сказала она.

Невозможно передать, какое счастье я испытала, оказавшись за воротами монастыря. Солнце щедро поливало все вокруг жаркими лучами. И зелень вокруг была буйной, словно морские волны. Я не пожелала сидеть в карете и ехала в седле, с наслаждением вдыхая запахи леса, ветра, цветов. Это были запахи свободы!

Три года в монастыре – как я не сошла с ума? Как я это выдержала? Я вспомнила вонючий карцер, черный хлеб пополам с опилками, обряды по изгнанию бесов, во время которых мне приходилось стоять неподвижно много часов, держа на голове бадейку со святой водой, и стоило пролить хоть каплю, как сестра Цецилия била меня толстым прутом по голым икрам. Если бы я тогда не упрямилась, если бы сразу приняла постриг – никто бы меня и пальцем не тронул, так обещала настоятельница. Но я не жалела о своем упрямстве, и сейчас особенно радовалась, что смогла проявить твердость и не уступить. Потому что все это – лес, небо, солнце, весна – все это стоило монастырских мучений. Потому что именно это было жизнью, а я хотела жить, а не похоронить себя заживо под монастырским покрывалом.

Дядя ехал рядом со мной, стремя в стремя и рассказывал о новостях за последние три года.

Но за период моего заточения, ничего не изменилось. Драконы правили, люди им подчинялись, мятежники преследовались – все шло своим чередом.

– Отправишься в дорогу через неделю, – перешел барон непосредственно к нашему договору. – Отправил бы тебя завтра, да тебя надо отмыть и превратить в подобие благородной девушки. Рад, что они не обрезали тебе волосы.

Я тоже была этому рада. За свою шевелюру мне пришлось повоевать. Один раз я даже оборонялась от монахинь лавкой, когда мать-настоятельница приказала подстричь меня насильно. Она считала, что длинные волосы – уже источник соблазна и греха, а уж рыжие – верный знак вмешательства дьявола. Перед дорогой мне предложили помыться, но я не пожелала проводить в монастыре еще хоть час, и теперь прекрасно осознавала, что выгляжу, как пугало. Но пусть пугало – зато свободное.

До замка дяди мы добрались за три дня, и на первом же постоялом дворе я вымылась и впервые за последние годы оставила волосы непокрытыми. Дядя, увидев меня, одобрительно хмыкнул.

– Вид товарный? – спросила я. – Покупатели не заметят подмены?

– Не понимаю, почему твой отец был против драконов, – ответил дядя. – По мне, вы с ними одной породы – жалите ядовито.

Баронесса встретила меня с таким радушием, словно Изабелла была смертельно больна, а я привезла лекарство из святой земли. Сама Изабелла – вернее, теперь Клэр-Изабелла, не показывалась.