– За твою грубость я начну ненавидеть тебя не только прилюдно, но и по-настоящему, – Далия цепляется руками за шею мужчины и, приподнявшись, сама насаживается. – И потом, если ты мне откажешь когда-нибудь, я скажу отцу, что ты трахаешь мою мать.

– Ну ты и сука, ты же знаешь, что это ложь, – шипит Эзра и нарочно двигается грубо, причиняет боль.

– Но отец же правды не знает, а я как предоставить информацию найду, ты не переживай, – морщится Далия и бьёт его в плечо. – Перестань, мне больно!

Эзра не отвечает, резко переворачивает её на живот и, не позволяя больше открыть рта, остервенело втрахивает в постель.

***

Рейна уже полтора часа пытается отстирать пиджак в тазике в крохотной ванной, но пятна только расползаются, и серый пиджак сейчас больше серо-буро-малинового цвета. Приближение истерики она почувствовала ещё в автобусе по дороге домой, но сейчас она уже стоит в глотке, рвёт её, просится наружу. Рейна мокрой рукой убирает волосы со лба и со злостью швыряет пиджак на растрескавшийся кафель. И именно тогда она слышит, как открывается входная дверь, и сползает на пол. Больше не выходит – терпеть и ждать не получается. Это всё слишком. Рейна больше не справляется. Надо решить: или вскрыться, или начать меняться.

Говорят, когда тяжело, всегда находится радость хоть в чём-то, что заставляет идти дальше, придаёт смысл. Рейне не просто тяжело – ей невыносимо. Но куда ни повернёшься – вместо луча света одни копья да стрелы, она людям улыбки, а они ей кулаки. У Рейны нет друзей, но она очень хочет, нет любви, но ей она жизненно необходима, нет помощи… Кажется, её и не будет. Видимо, высшие силы решают, что она обойдётся и без всего этого. До сих пор обходилась. Всё, чего хочется сейчас, – это стабильный кусок хлеба и хоть капля человеческого тепла, чтобы кто-то прижал к себе, хоть на пару секунд поделился бы своим теплом, потому что Рейне холодно, потому что у неё на душе воет вьюга. Но всё, что ждёт её за пределами ванной, – очередные оскорбления или побои. Рейна думает, что её всё равно нет, она будто тень, влачащая жалкое существование в мире вот уже двадцать лет, зачем же тогда бояться? Кого тогда бояться? Тот, кому терять нечего, – уже и так проигравший, так почему бы не попробовать, не прекратить всё здесь и сейчас. Не встать на ноги, не плюнуть на все устои и принципы, не переступить через себя – почему бы и нет? Ведь эти чёртовы принципиальность и правильность не дали ей ничего, не облегчили долю. Пусть горит всё огнём.

Она выползает из ванной и идёт на кухню, где за столом сидит, как и всегда, нетрезвый отец. Рейна достаёт из маленького и шумящего, как мотор аэроплана, холодильника миску с лапшой и овощами и перекладывает на сковородку, чтобы согреть. Рейна боится начинать разговор, но больше вариантов нет. Она несколько секунд собирается с мыслями, сама себя подбадривает, убеждает, что хуже всё равно не будет.

– Я хочу начать работать, – Рейна мнётся у плиты.

– Ты и так работаешь.

– Я буду работать по ночам. Тех денег, которые я получаю на подработках, мне не хватает, а впереди зима, у меня нет даже тёплой куртки, – Рейна сама себе удивляется, она сказала столько слов, и голос даже не дрожит.

– Куда ты, мразь, деньги-то деваешь? – вскипает мужчина.

– На тебя! Ты забираешь всё, что я зарабатываю, – восклицает девушка и продолжает нервно помешивать еду.

– Как ты смеешь так с отцом разговаривать? – мужчина отодвигает стул и встаёт на ноги. – Блядствовать будешь? По рукам пойти решила?

– Что угодно, чтобы просто перестать в этом дерьме жить, – Рейна поворачивается к мужчине и даже выдерживает его взгляд. – Танцевать, я буду танцевать, мне пару месяцев назад предлагали, там хорошо платят, – отец делает шаг к ней: чем сильнее он надвигается на неё, тем быстрее Рейна теряет свой пыл.