Кель, уважая ее момент личного общения с Богом-Императором, молча стоял рядом с ней, привычный вес его лазгана был утешительным присутствием на его плече, молчаливое, постоянное напоминание о войне, которая бушевала за разрушенными стенами часовни, войне, которая грозила поглотить их всех. Он наблюдал за ней, его обычный цинизм на мгновение забылся, сменившись тихим благоговением, неохотным уважением к непоколебимой глубине ее веры, веры, которую он больше не понимал, веры, которую он, возможно, никогда по-настоящему не понимал, но веры, которая сияла сквозь нее, как маяк в надвигающейся тьме, свет, который привлекал его, предлагая проблеск надежды перед лицом подавляющего отчаяния. Пока Амара молилась, ее голос был мягким, мелодичным шепотом среди руин, пронзительной смесью преданности и отчаяния, шепотом мольбы об искуплении в мире, казалось бы, лишенном надежды, Кейл оказался пленен ее непоколебимой верой, тихой, неукротимой силой, которая исходила из самой ее сути, силой, которая противоречила ее внешней уязвимости. Он наблюдал за тонкой игрой эмоций, мелькавших на ее лице – мимолетные тени сомнения, непоколебимый всплеск веры, тихое, мужественное принятие судьбы, которую она не могла контролировать, судьбы, которую она приняла с непоколебимой решимостью, которая внушала неохотное восхищение, уважение, граничащее с благоговением.
Заходящее солнце отбрасывало длинные, драматические тени на разрушенную часовню, превращая разбитые остатки сломанных скамей и разбитых статуй в гротескные, почти эфирные формы, жуткий балет света и тени, который, казалось, отражал хаотичный ландшафт их душ. Пылинки танцевали в золотом свете, создавая почти мистическую атмосферу, как будто духи павших, безмолвные свидетели ужасов, которые развернулись в этих стенах, собирались, чтобы стать свидетелями этого маловероятного общения, этого молчаливого пакта между двумя душами из совершенно разных миров, объединенными общим опытом войны, хрупкой, запретной связью, которая расцвела, робко и все же бесповоротно, среди руин. В этот общий момент тихого размышления, среди затяжных отголосков веры, которой он больше не придерживался, веры, которой он, возможно, никогда по-настоящему не обладал, Кель почувствовал связь с чем-то большим, чем он сам, чувство принадлежности, проблеск надежды в надвигающейся тьме, чувство, которого он не испытывал с момента падения его собственного мира. И пока он стоял там, наблюдая, как Амара молится, ее прошептанные мольбы эхом разносятся по руинам, он знал, с уверенностью, которая превосходила логику и разум, что он будет защищать ее, оберегать ее, лелеять ее до последнего вздоха, потому что в руинах этого разрушенного святилища он нашел что-то священное, что-то, за что стоило бороться, что-то, за что стоило умереть – любовь, которая бросила вызов жестким, беспощадным доктринам Империума, любовь, которая осмелилась расцвести, дерзко и прекрасно, среди руин, любовь, которая предлагала проблеск света, маяк надежды в мрачной тьме 41-го тысячелетия.
Глава 19: Шепот надежды
Руины Веридиан Прайм, опустошенное, скелетообразное свидетельство разрушительной силы неконтролируемой войны, стали маловероятным фоном для хрупкой, зарождающейся близости. В украденные моменты между патрулями, среди разрушенных остатков мира, поглощенного огнем конфликта, сестра Амара и солдат Кель искали убежища в обществе друг друга, их шепотные разговоры были хрупким контрапунктом симфонии разрушения, которая эхом разносилась по опустошенным улицам, постоянный, низкий гул отдаленного артиллерийского огня был болезненным барабанным боем, сопровождающим их шепотные признания. Тихие моменты, которые они разделяли, скрытые от любопытных глаз товарищей, стали святилищем, пространством, где они могли сбросить тяжесть своих ролей – набожной Сестры Битвы, облаченной в священную силовую броню, символ непоколебимой веры и праведной ярости, и усталого, циничного Гвардейца, обремененного своим лазганом и призраками прошлых сражений, – и просто быть двумя душами, лишенными своих социальных ролей, ищущими связи, понимания и, возможно, даже любви среди руин умирающего мира.