– Разведчик?.. – сипло, каким-то ватным голосом спросил связист.

– Как пить дать, – ответил за Таланова порученец и опасливо посмотрел на офицера. Ранее абсолютно терпимый и умеренно демократичный капитан теперь мог и на гауптвахту отправить за нарушение субординации.

Но Таланову было не до того, он считал. Три часа дня, с минутами, заход солнца в этих широтах с половины седьмого до семи. Значит, впереди еще более трех часов светлого времени. Слишком мало для того, чтобы полностью менять позиции. Слишком много, чтобы надеяться на то, что противник решит отложить все до завтра.

Стрекотнул телефон. Таланов снял трубку и без всякого энтузиазма спросил:

– Перекапываемся?

– Не получится, – прогудел в трубке голос Зимникова. – Даже со всем старанием – не успеем. Заканчивайте, что начали.

Что мог увидеть вражеский пилот, было известно только ему самому, а гвардейцам оставалось лишь надеяться, что их маскировка себя оправдала. Если самолет являлся полноценным разведчиком с фотокамерами, то даже с поправкой на дивную оперативность Врага Зимников надеялся хотя бы на час форы – пока тот вернется, пока проявят пленки, отдадут приказы. Хотя… Зимников подумал, что разведчики с фотоаппаратурой используются, скажем, для подготовки штурма долговременной обороны, а для боя передовых отрядов – много чести.

Что же, посмотрим.

Разведка и дозор минометчиков доносили о непонятной активности противника, держащегося в отдалении от моста. Там определенно что-то происходило, слышался шум моторов, но разведка не могла подобраться достаточно близко, и сведения ограничивались сообщениями о концентрации до батальона пехоты и нескольких бронемашин неустановленного вида.

Батальон на батальон, пусть и с учетом того, что их часть теперь больше похожа на усиленную роту – это было терпимо. Зато они хоть немного окопались, а в оборонительном бою это дорогого стоит. По уму сейчас, после такого опасного пролета разведчика, следовало менять всю диспозицию, окапываясь заново, но в батальоне осталось слишком мало людей, которые слишком устали. А впереди хватало времени для нормальной потасовки, да и перспективы ночного боя никто не отменял.

Пехотного боя майор не боялся, судя по слухам и разведданным, в этом деле Враг ничем особым удивить не мог. Отменная выручка его инфантерии отмечалась всеми, но и в гвардию дураков не брали. Четыре реактивные пушки и минометы вкупе с невозможностью переправиться иначе, чем по мосту, в общем, позволяли побороться и с «броней». А вот вражеской артиллерии Зимников опасался по-настоящему.

Стало уже очевидно, что из какой бы преисподней ни выполз Враг, там было очень жарко. Майор издавна, с сержантской юности и офицерского училища, точно знал, что в современном мире большая война невозможна. Тысяча восемьсот семидесятые наглядно показали, что в столкновении индустриальных держав «победа» от «поражения» отличается очень условно. После этого наглядного и жестокого урока мировые игроки старались выяснять отношения на территориях третьих стран, не переступая порога, за которым конфликты могли бы перерасти в новое побоище.

Поэтому даже в крупнейших армиях мира, как, скажем, у России, соединения формировались главным образом исходя из соображений мобильности, быстрейшей доставки в любую точку мира морским и воздушным транспортом. Габариты, вес, бронирование – все в проектировании оружия и боевой техники подчинялось в первую очередь требованиям транспортировки – как можно быстрее загрузить, перевезти и развернуть. Наиболее распространенным калибром были стомиллиметровые пушки-гаубицы. Сто двадцать миллиметров выделялись по особым случаям, а уж про сто пятьдесят и говорить нечего. Многие военные теоретики вообще отказывали в будущем ствольной артиллерии, предлагая развивать ракетное оружие и семейство минометов.