«Обдумаю это дома», – решил он, однако дома память отказалась служить: Андрей уснул, едва прилёг на кровать, и ему ничего не снилось. Он проснулся с головной болью, как будто накануне много выпил, и о погружении в воспоминания не могло быть и речи – дожить бы до вечера. Боль мучила его весь день, немного отступив к обеду. Он попытался было вернуться в прошлое, но, словно поджидавший его на неверной дорожке часовой, боль тут же нагрянула с новой силой.

Он кое-как закончил работу к самому времени вечернего звонка и немедленно отправился домой спать – лишь во сне боль оставила его в покое. На следующий день была только среда, а у него уже не было сил ни на работу, ни на воспоминания. Только нежелание видеть птичье лицо редактора заставило остаться и не просить отгул. Взяв себя в руки и выпив три таблетки анальгина, Андрей дописал свои положенные три материала, на полчаса задержав завтрашний номер.

Он предположил, что редактор придёт делать ему выговор, но тот не появлялся, и в шесть сорок вечера Андрей вышел из здания – последним. Только сейчас, промучив два дня, боль полностью отпустила его. На свежем воздухе стало гораздо лучше. Откуда ни возьмись возникло желание курить. Андрей отправился в магазинчик на углу. Оказалось, что ассортимент невелик. Он взял «Северные», о которых прежде никогда не слыхивал: после первой затяжки показалось, что курит сухую траву с привкусом табака. На улице разбушевалась метель, он не стал докуривать, вернулся домой и закрылся в комнате.

Без интернета ритуал засыпания сводился к чтению книги и выключению света, а после Андрей лежал в безмысленном вакууме несколько десятков минут, пока такой же пустой сон не забирал его в черноту до утра. На этот раз у него ещё были сигареты. Он закурил. В тёплом помещении это оказалось приятнее. Андрей невольно улыбнулся, переносясь в далёкое прошлое: он сидит с полудюжиной друзей и коллег в небольшом баре прямо под редакцией после сдачи очередного материала.

Им весело, обсуждают планы на отпуска и каникулы (приближался очередной Новый год, но какой – было невозможно вспомнить). Все собирались куда-то ехать или лететь: вот Пашка Самылин – всегда брал билеты в Индию, не на Гоа, а именно на материковую часть, говорил, что не может представить зиму без запаха «настоящего карри», но все знали, что он летит туда как следует накуриться; а вот Сёма – время безжалостно стерло его фамилию – водитель редакции, самый пьющий человек из знакомых Андрея, – и в этом воспоминании он тоже напился первым, самым дешёвым пойлом, но Сёму никто не осуждает, ведь до следующего года с ним никто не поедет, значит, улицы города в безопасности, чьи-то руки доверительно лежат на плечах Сёмы, но Андрей не помнит, кто это такая; а вот и она – его Лена, в воспоминаниях она юная, беззаботная, талантливая, щебечет с какой-то секретаршей, болтая в руке тонкий бокал для «Маргариты»…

Раздался стук, улыбка исчезла с лица Андрея. Он поднялся и сделал два шага – именно столько было нужно, чтобы пересечь комнатку и открыть дверь. В коридоре вполоборота стояла хозяйка – маленькая темноволосая женщина с тонкими руками и узким, вечно удивлённым лицом. Она заглянула в комнату, но ничего не сказала, пока Андрей не спросил:

– Простите, вы стучали?

– Вы что, курите?

– Да.

– Это запрещено. У меня тут не курят.

– Но вы же сами курите, – заметил он.

– Если хотите курить, проходите на кухню и там курите сколько вам угодно. А тут книги у меня. Нечего их прокуривать.

Она объявила это бойким голосом, он раньше не слышал или позабыл, чтоб она так разговаривала – не так уж часто они прежде общались. На кухне тоже было тесно, не было даже места сидеть: вдоль стены умещались только стол и шкафчики, холодильник, газовая плита и гигантские мешки с картошкой и луком. Узкое окно было плотно закрыто, утеплено ватой и бумагой, но всё равно сквозь него просачивалась лютая зима. Хозяйка накинула куртку и тоже курила.