Реджи не помнила, какое у мамули было лицо, когда та уезжала на каникулы, – скорее всего, полное надежд. И последних мамулиных слов она тоже не помнила, хотя наверняка среди них было «до свидания». «Скоро вернусь» – обычно мамуля прощалась так. Je reviens. Первая половина так и недоговоренной фразы. Реджи надеялась, что потом будет все то же самое, только наоборот, vale atque ave: мамуля в аэропорту, мамуля в самолете, мамуля приземляется в Эдинбурге, садится в такси, подъезжает, выходит из такси, подзагорелая и слегка, наверное, пополневшая, и говорит: «Привет». Но ничего этого не случилось, «скоро вернусь» – неисполненное обещание. Ее последние слова – ложь.

Реджи помнила, как такси отъезжало, а она махала вслед, но обернулась ли мамуля, помахала – или все возилась с чемоданом? Воспоминание было тусклое, наполовину выдуманное, чего не хватало – сочинила. Когда с тобой прощаются, будь внимательна, запоминай – а вдруг это в последний раз? Все первое приятно, чего не скажешь о последнем.

Доктор Траппер стояла на крыльце, как на портрете в раме, детка хватал ее за волосы, Сейди с обожанием взирала снизу вверх. Под костюмом у доктора Траппер – белая футболка. Как всегда, черные лодочки на низком каблуке, совсем прозрачные колготки, на шее тонкая нитка жемчуга, такие же жемчужинки в ушах. И детка – его Реджи тоже видела, детку в матроске, сунул палец в рот, сжимает обрывок зеленого одеяла и той же рукой цепляется за волосы доктора Траппер, как пассажир метро за ремень в вагоне.

А потом доктор Траппер отвернулась и ушла в дом.

Реджи стояла на автобусной остановке, читала «Большие надежды», и тут чья-то рука сжала ей шею сзади, и не успела Реджи рот открыть, как что-то жестко ткнулось ей в поясницу, а в ухо угрожающе прошептали:

– Ни звука, я вооружен.

– Ага, ну знамо дело, – прошептала Реджи. Пощупала сзади, нашла «оружие». – Мятные пастилки? – саркастически переспросила она. – Ой-ой-ой, умру от страха.

– Суперсильный вкус, – улыбнулся, точнее говоря, ухмыльнулся Билли.

– Ха-ха, блядь.

В доме доктора Траппер Реджи никогда не ругалась. И она, и доктор Траппер (которая утверждала, что «в молодости ругалась как сапожник», во что Реджи слабо верилось) использовали безвредные эвфемизмы, поминали всякую чепуху, что попадалась на глаза, – сахар, шипучку, ракушки, чашки с блюдцами, но встреча с братом требовала выражений посильнее, чем «блямс и помоги мне Боб». Реджи вздохнула. Если б мамуля сказала Реджи последние слова, они как пить дать были бы таковы: «Присматривай за братом». Реджи помнила, как они были детьми, как Билли был ее героем и защитником, как она брала с него пример, как он присматривал за ней. Она не предаст эти воспоминания о Билли, пусть сам Билли и предает их каждый божий день.

Ему девятнадцать, старше Реджи на три года, и хотя, вообще-то, он не помнил отца, у него по крайней мере были фотографии, на которых они с отцом вдвоем, – доказательство того, что когда-то они существовали на планете одновременно. Обычно на этих снимках Билли держит какое-нибудь оружие из своего игрушечного арсенала – пластмассовый меч, бластер, лук со стрелами. Когда повзрослел, сменил реквизит на воздушки и карманные ножи. Бог весть, чем он вооружен теперь. Вероятно, ракетными установками.

Видимо, Билли унаследовал любовь к оружию от отца. У мамули были выцветшие фотографии – муж-солдат с однополчанами в пустыне, и у всех большие винтовки. Как-то отец в увольнительную контрабандой притащил домой «сувенир» – тяжелый и уродливый русский пистолет, который мамуля хранила в коробке на верхней полке чулана, веря, как это ни абсурдно, что Билли не узнает. Не могла придумать, как избавиться от пистолета: «Не с мусором же выносить – вдруг детё найдет». И в полицию не отнесешь – мамуля была очень законопослушная, но к полиции питала неприязнь, и не только потому, что полицейские вечно скреблись в дверь из-за Билли, – мамуля же из Блэргаури, деревенская девчонка, а отец ее, судя по всему, помаленьку браконьерил.