– Тпру, ковбой, полегче, – засмеялась доктор Траппер, ловя его и крепко обнимая.

Вместе с нею в дом ворвалось ледяное облако. В руках у доктора Траппер, как обычно, дорогая сумка «Малберри» («„Бейсуотер“ – красота, правда, Реджи?»), которую мистер Траппер подарил ей в сентябре на день рождения, а на локте висит черный костюм в пакете – у нее три одинаковых костюма в ротации, один на ней, второй в гардеробе, третий в химчистке.

– Quelle horreur, – сказала она, театрально содрогаясь. – И впрямь суровой зимою под ветром студеным[48]. Я там окоченела.

– Дубак, – согласилась Реджи.

– Вот ветер подул, зимою дохнул, куда же воробышку деться?

– Насколько я знаю, доктор Т., в амбаре ячмень, и хоть целый день воробышек может там греться[49].

– У вас тут все нормально, Реджи?

– Ну знамо дело, доктор Т.

– А как мое сокровище? – спросила доктор Траппер, тычась носом детке в шею («Мне кажется, он съедобный»), и сердце у Реджи сжалось, его свело крошечной болью – Реджи не поняла, с чего бы, вот только это так грустно (ужас как грустно), что никто не помнит, как был совсем маленьким. Реджи все на свете отдала бы, чтобы снова стать маленькой, чтобы ее обняла мамуля. Ну или доктор Траппер. Да кто угодно. Явно не Билли.

– Так грустно, что он этого не запомнит, – сказала она. (Может, грусть у доктора Траппер заразная?)

– Иногда забывать неплохо, – ответила та. – Вчера в половине шестого я встретил двух свинок без шляп и ботинок, даю вам честное слово[50].

Мамуля обнимала и целовала Реджи то и дело. Еще до Гэри и до Мужчины-Который-Был-До-Гэри они в обнимку сидели вечерами на диване, ели чипсы или еду навынос. Реджи любила обхватить мамулю за талию – чувствовать удобный жировой валик и мягкий живот. («Мой живот – бегемот», – говорила мамуля.) И всё; нежнейшие воспоминания Реджи – о том, как она смотрит «Скорую помощь», ест куриный чоу мейн и чувствует под рукой мамулино запасное колесо. Ерунда какая-то, если вдуматься. Казалось бы, две жизни сплелись – надеешься, что выйдет нечто большее. Вот доктор Траппер с сыном накопят удивительные воспоминания – будут спускаться на каноэ по Амазонке, карабкаться на Альпы, слушать оперу в Ковент-Гардене, смотреть Шекспира в Стратфорде, весной уезжать в Париж, а на Новый год – в Вену, и от доктора Траппер не останется лишь альбома с фотографиями, на которых она сама на себя не похожа. Странно представлять, как детка вырастает в мальчика, а потом в мужчину. Он же просто детка.

– Мой личный маленький принц, – проворковала ему доктор Траппер.

– Все мы короли да королевы, доктор Т., – сказала Реджи.

– А Нил уже пришел?

– Мистер Траппер? Нет.

– Он сидит с ребенком. Надеюсь, не забыл. Я иду в «Дженнерс» с Шейлой, у них сегодня рождественская распродажа. Бесплатный бокал вина, пирожки, гимны – такого рода. Может, ты со мной? Ой, я забыла – сегодня же среда? Тебе надо к подруге.

– Мисс Макдональд мне не то чтобы подруга, – ответила Реджи. – Боже сохрани.

Доктор Траппер с деткой на руках всегда провожала Реджи до крыльца и смотрела, как та идет по дорожке. Доктор Траппер учила ребенка махать на прощание, шевелила его рукой туда-сюда, как будто он чревовещательская кукла, и твердила (скорее детке, чем Реджи): «Пока, Реджи, пока». Сейди сидела рядом и выстукивала свое прощание хвостом по плиткам.

После мамулиной смерти Реджи все пыталась вспомнить последние минуты. Вдвоем (таксист не помогал) они с мамулей взгромоздили в машину огромный уродливый чемодан – чемодан, набитый дешевыми топами «все напоказ», тонкими летними брюками, и еще там был купальник из кошмарной оранжевой лайкры, такой откровенный, что аж неловко, и он стал, как выяснилось, последним ее одеянием, если не считать савана, в котором ее похоронили (поскольку в мамулином гардеробе не нашлось ничего достойного вечности).