Бунко как только мог спокойно, молча посмотрел на боярина. Тот в ответ покровительственно усмехнулся:

– А ведь, верно, умираешь от любопытства?! Гадаешь, что за преступника тебя нарядили стеречь? А знаешь, что он учинил? Я тебе скажу. Он приехал звать князя Василья Васильевича на свою свадьбу с княжной Заозерской. В Углич. Но глубокий ум великого князя, – выразительно протянул Старков, – узрел в этом ловушку, сговор братьев Юрьевичей, – и не дался в обман! Покамест Василий Васильевич расправится там с Косым, мы здесь Шемяку придержим. Вот так!

Бунко пытливо всмотрелся в лицо вельможи. На самом ли деле крылась в его словах злая, убийственная ирония или ему, Бунку, это почудилось? Но темные, узкие глаза Ивана Старкова были непроницаемо спокойны.

– А свадьба как же? – осторожно спросил Бунко. – И день назначен уже?

– А как же! То бишь… был назначен. Но теперь… – И боярин развел руками, все с тем же безмятежным выражением широкого лица.

Бунко почувствовал растущее раздражение от двусмысленности разговора. Он замолчал, делая вид, что более не нуждается в объяснениях. А Старков неожиданно кивнул ему с одобрением:

– Вижу, ты золото на серебро не меняешь?.. – и вдруг сдержанно, притворно зевнул. – Да и то сказать: давно пора почивать. Тяжелый выдался день… – Он поднялся из-за стола, давая возможность Бунку сделать то же.

Бунко долго не мог заснуть в эту ночь. Невольно он оказался пособником и исполнителем в деле явно бесчестном. Хуже того, он вынужден был продолжать участвовать в нем. Ибо это была теперь его служба: служба тюремщика при неправедно и безжалостно заключенном.

Наутро, войдя к князю Димитрию с завтраком, Бунко едва посмел поднять на него глаза.

Шемяка сидел на скамье в глубокой задумчивости. Бунко поставил еду перед ним на стол и поклонился низко, низко. Князь не шелохнулся, как будто и не видел его. Тяжелый сумрачный взгляд его остался неподвижен. Бунко тихо вышел…

И потянулись дни – однообразные, бесконечные и тоскливые. Неотлучно сидя в своих уютных, теплых, постылых сенях, Бунко с состраданием прислушивался к тому, что происходило за дверью. Шемяка то часами сидел неподвижно, то принимался метаться по тесной своей темнице, и тогда несмолкаемый звон оков, отсчитывая каждый шаг, каждое движение узника, терзал сердце Бунка. Даже Старков хмурился и мрачнел, несмотря на свою придворную выдержку.

И поэтому не прошло и недели, как странные отношения установились между заключенным и приставами. Словно не было больше здесь ни узника, ни тюремщиков. А были – князь и двое дворян его свиты. И Старков, и Бунко служили теперь князю Шемяке с почтением и преданностью.

Однажды вечером Бунко вошел к нему с зажженной свечой и с высокой стопкой блинов в объемистой миске.

– Сметану, икру и мед сейчас принесу, – объяснил он, ставя подсвечник и миску на стол.

– А боярин где? – удивился Шемяка.

Бунко смутился:

– В гостях…

Шемяка горестно усмехнулся:

– Масленица! Так и не женился я в нынешний мясоед!

Бунко застыл, не смея пошевелиться. Тогда Шемяка сказал:

– Ну что ты так виновато глядишь? Ты-то вообще ни при чем!.. Давай-ко лучше раздели ужин со мной, неси все сюда, – и повторил печально: – Масленица ведь!

Бунко поклонился, благодаря за честь, и почти выбежал вон, выполняя наказ. Он принес все, что только нашлось в поварне, наполнил медом ковши и – остался стоять.

– Садись, – кивнул Шемяка на скамью напротив себя. – Ты нынче мой гость!

Звякнув цепями, он поднял свой ковш и значительно произнес:

– Выпьем за верных слуг… и справедливых господ, – и глаза его сверкнули.