Последовало короткое ошарашенное молчание, затем грянули аплодисменты и на помощь к Шульцу рванулся раввин. Едва Шульца усадили, он склонился к синагогальному ковчегу[14] и опустил голову.

Раввин поблагодарил нас за то, что пришли, предложил остаться и выпить. Мне не терпелось уйти; я заметила, что Товия пробирается к двери. Меня удивило, что он уходит без старика, сидевшего рядом с ним, но, всмотревшись, я не увидела в комнате никого, кто был бы в белых одеждах.

Прихожане курили на улице у дверей, одни наряженные в соответствии с традицией, другие в повседневной одежде. Когда я проходила мимо, они что-то пробормотали. Женщина, на выступлении Шульца сидевшая рядом со мной, сейчас шагала следом.

–Они просто желают вам гут шабес. То есть, можно сказать, счастливой пятницы.

Я поблагодарила, женщина ответила: надеюсь, еще увидимся. Привратник, завидев меня, приветственно коснулся шляпы и воскликнул: «В каком-то смысле!»

Я направилась было прочь, но вдруг за шумом машин услышала доносившиеся с противоположной стороны улицы крики. Я повернула голову и увидела группу парней у выхода из «Везерспунз»[15], все в кислотно-желтых цветах «Оксфорд юнайтед»[16] и без свитеров, невзирая на холод.

– Эй, жиды, – кричали парни, – гребаные жиды!

Один даже ринулся вперед и швырнул в мою сторону то, что держал в руке: пластиковый стаканчик, крутясь, пронесся по воздуху, ветер отбросил его ко мне, и когда стаканчик падал на землю, я почувствовала на шее холодные брызги. Я вытерлась рукавом и увидела, что через дорогу, лавируя в потоке машин, несется какой-то парень.

Он остановился в шаге от меня, согнулся, чтобы отдышаться, и произнес:

– Извини, лапуля.

Извини?

– Тебе, наверное, противно на нас смотреть. Сегодня три – ноль, вот пацаны и расстроились. Наверное, мы выпили лишку. В общем, он не хотел в тебя попасть.

– Но попал.

– Я поэтому и извиняюсь! Чего ты так испугалась? Я же с тобой вежливо разговариваю.

Он был примерно моих лет, может, постарше, хотя едва ли из университета. Идеально очерченные брови, в ухе золотой гвоздик. Парень предложил мне выпить.

– Будьте любезны, оставьте меня в покое, – отрезала я.

–Да что я сделал-то?

Я кивнула на его дружков, те по-прежнему выкрикивали оскорбления.

– Не-а, лапуля, не-а. Ты все неправильно поняла. Они кричат не тебе. – Он указал на толпу у выхода из синагоги, шагах в двадцати от нас. – Нас бесят вот эти.

– Но я одна из них, – сказала я.

Парень скрестил руки на груди. Потом почесал голову. И наконец рассмеялся.

–А я ведь чуть не купился, лапуля! Ну ладно, мисс Гольдберг, не хотите ли что-нибудь съесть?

Я отказалась, направилась прочь, но он увязался за мной и то извинялся, то хохотал.

–Точно не хочешь чего-нибудь пожевать? А выпить? Потом будешь внукам рассказывать.

Я точно не хотела ни того, ни другого, и на углу он отстал.

– Спокойной ночи, мисс Гольдберг!

Вскоре я заметила Товию: он возвращался в колледж. Я бегом догнала его и хлопнула по плечу, чтобы он остановился.

– То есть ты не осталась потусоваться с хасидами? – спросил он.

Значит, он меня видел. Не поэтому ли так торопился уйти? Меня подмывало рассказать ему о случившемся у синагоги, но я удержалась: вдруг Товия поймет неправильно – решит, что я хвастаюсь. И вместо этого я спросила, как меня тот болельщик «Юнайтед», не хочет ли Товия выпить.

– Тут рядом «Кингз армз».

Я сказала это для проформы, уверенная, что он откажется. Но Товия, подумав, кивнул.

В пабе была толчея, но мы захватили столик по соседству с парнями в смокингах, один из них под одобрительные крики друзей выдул бокал пива единым глотком. Товия вскинул брови, а я принесла нам пинту эля и водку с колой.