– Чего твоя Василиска опять напортачила? Неуж опять одичала да из дому сбегла?
– Не про Василису речь, бабушка Пелагея!
Старуха замерла, удивленно открыв рот, потом глянула по сторонам и потянула Иринушку за руку в дом.
– А ну зайди в избу, сядь, да успокойся!
Иринушка села на лавку в темной, пропахшей дымом, избе старухи и обхватила голову руками.
– Та девочка, которую я десять лет назад родила да в лес унесла… – хрипло выговорила она и замялась.
– Ну, чего? – неуверенно спросила Пелагея.
– Это она мою Василиску в лесу держала, это она ее с ума свела! А теперь она мне является… Ходит и ходит! Смеется надо мной, пугает!
Уголки губ старухи опустились вниз, лицо, сплошь покрытое морщинами, побледнело.
– С чего ты решила, что это та самая девочка? Поди просто нечисть какая лесная балуется? – шепотом спросила она.
Иринушка пожала плечами.
– Нутром чую. Все во мне переворачивается, когда она рядом!
Старуха достала из шкафчика бутылку с мутной жидкостью, плеснула в два стакана, содержимое одного тут же опрокинула себе в рот, а второй стакан протянула Иринушке. Та выпила самогон, сморщилась и закашлялась от его крепости. Сев на лавку, старуха оперлась руками о колени и проговорила:
– Так ведь не может тот ребенок живым быть! Как ей, едва родившейся, в лесу-то выжить? Невозможно, ты сама это знаешь!
Тихий голос прозвучал зловеще. По спине у Иринушки поползли мурашки. Она кивнула.
– В том-то и дело, бабушка Пелагея, – прошептала Иринушка, – Мертвая она… Мертвая ко мне приходит…
Женщины замолчали, опустив головы, лица обеих побледнели до синевы.
– Ты ее возьми и похорони, – наконец, произнесла старуха после долгого молчания…
Глава 4
– Ты ее возьми и похорони, – наконец, произнесла старуха после долгого молчания.
Иринушка непонимающе уставилась на нее, глаза ее наполнились ужасом. Пелагея взяла испуганную женщину за руку, чтобы хоть как-то поддержать.
– Сходи на то место, где десять лет назад ее оставила, выкопай там могилку, положи в нее цветы да веточки пихты, закопай все земелькой, да раскайся, выплачь свою вину, слезами могилку омой. Если дите покойное и вправду на тебя зло затаило, упокоиться на том месте не смогло, то раскаяние поможет, простит тебя загубленная душа…
Старуха помолчала, слушая частые всхлипывания Иринушки, а потом снова заговорила:
– У моей сестры дочка умерла через день после рождения. Уснула и не проснулась. Сестрица днями и ночами горевала, а потом та являться ей начала. Сестра сказывала, будто повиснет мертвая девочка в воздухе над ней и ручки свои все тянет, плачет так жалобно… Худо, когда покойники к тебе руки тянут – значит, за собою на тот свет зовут. А с другой стороны – ведь родное дитя зовет. Как к нему не пойти? Тяжко сестрице было – места себе от горя не находила! Мать не вынесла ее стенаний, пошла к соседнее село к престарелому батюшке за советом. Так вот он наказал на могилке поплакать и слезами ее омыть. Молиться нельзя – дитятко некрещеное было, а плакать – можно. Материнские слезы сами по себе святы. Сестра так сделала, и ведь и вправду дочка перестала ей являться. Ей помогло, значит, и тебе поможет!
Иринушка вытерла лицо, поднялась с лавки и медленно побрела к двери.
– Попробую, бабушка Пелагея. Может и впрямь поможет! – вздохнула она. – Ох, как же я хотела все это позабыть!
– Да что ты, бабонька! Об таком разве позабудешь? – вослкикнула старуха, – Ты свое дите родное бросила, обрекла на смерть. Ты себе этим поступком на сердце дыру выжгла! Не срастется она, как ни ушивай.
Из глаз Иринушки брызнули слезы. Она ничего не ответила старой повитухе, вышла из темной избы и побежала к лесу. Соленая влага застилала глаза, но Иринушка хорошо знала дорогу к Зеленому озеру, и если бы ее глаза сейчас совсем ослепли, она все равно нашла бы то самое проклятое место…