Сколь годков с тех пор минуло – не считал. А довелось мне её, золотую мою девочку, разок ещё повстречать. Приехал я на Тамбовщину скакунов поглядеть. Тамбовская губерния тогда славилась своими конными заводами. И вот, смотрю я зубы жеребца на ярмарке и слышу – вроде запел кто-то. А песня знакомая, цыганская: «Я пойду ли, молода». В груди что-то защемило, уголки глаз обожгло непрошеными слезами. Утёрся я рукавом, оставил коня и пошёл туда, откуда песня лилась.

Скажу честно, в разношёрстной цыганской толпе женщин не сразу я разглядел Злату. Долго смотрел, как вёрткая, немолодая цыганка трясла грудью и кружилась в цветастой юбке. А узнал её, когда она одна затянула песню, подхваченную остальными. Стоял, смотрел на неё во все глаза – словно прирос. Она тоже заметила меня. Заулыбалась. Закончив песню, первая подошла:

– Матвей, ты никак?

– Я, Злата, я, – пересохшими губами пробормотал я.

– Не чаяла свидеться с тобой, Матвеюшка. Да видно, бог мне тебя послал. Дождись меня там у таверны, дело у меня до тебя будет.

Уж не знаю, как дождался. Взял её за руку, повёл в свой гостиничный номер. С порога сгрёб в охапку, вдыхал запах её волос, целовал в макушку. А она:

– Пусти. Да пусти ты, чёрт окаянный. Мужа я люблю, не за тем пришла.

– А зачем? – выдавил я из себя, расцепив объятья.

– Замужем я, Матвей. Двое большеньких ребят у нас. Я тебе схрон принесла. Говорю ж – сам бог тебя мне послал. Лучшего и желать было нельзя.

– Коли по делу говорить, так садись и давай всё по порядку и обстоятельно, – обиделся я, но цыганку всё же выслушал.

Муж её оказался в ссылке. Злата набрала монет, камней, икон, всё, за что могли дать хорошие деньги, хотела мужа выкупить. Но знающие люди её просветили, что становые деньги отберут, а её в зашей выгонят, всыпав палками, так что мало не покажется. И она, Злата, попросила меня схоронить её сокровище, пока сама за ним не придёт. Она говорила, что доверяет мне как брату. Столько лет в кибитках вместе ездили, её дед меня грамоте учил, а батюшка – драться на кулаках, шутка ли.

– Злата, почему сама не схоронишь клад свой?

– Так я бы так и сделала, а вот тебя увидела и поняла, что есть Господь на свете, ты мне и поможешь. Аль откажешь?

– Что ты, золотая моя девочка, разве ж я могу? А ты? Ты-то что делать будешь?

– Я, Матвей, за этапом пойду, к мужу пойду. Детей она родне пристроила и благословение получила.

– Злата! Так сгинете же там оба.

– Ну, сгинем и сгинем, хоть повидаемся на прощанье, – весело подмигнула мне Злата и заливисто засмеялась. – Скажу тебе по секрету: побег я готовлю для мужа. Авось всё сладится, на будущий год, по весне, побежим. А там я сама тебя найду. Ты ж, поди, столичный теперь? А коли не приду, так распорядись всем, как пожелаешь.

– В столицу собираюсь, вот скакуна выберу – и отправлюсь.

На том мы и порешили. Под покровом ночи передала мне Злата свой клад, а я его по дороге в Санкт-Петербург припрятал.

Не один год ждал я в столице Злату. А потом как-то враз понял, что не придёт она. Сгинула. Вот тогда и стоял я у невидимой черты, как жить без надежды не знал и не умел. Грело мне душу, что хоть и не моя Злата, а жива она, воздухом с ней одним дышу, понимаешь ли? Ну а как веру потерял, решил клад достать, маленько себе взять, а остальное надобно было раздать. Надеялся родню Златы поискать, а не нашёл бы – так в храм бы снёс.

Перед самым Рождеством отправился я с дружком на Тамбовщину. Мы с ним всё кумекали, как бы быстрее добраться: мотор, тогда так первые автомобили называли, хорош был в городе, а Николаевская железная дорога шла только до Москвы. Поэтому решили по старинке на гужевых повозках добираться. Приятель мой всё хохотал, мол, тебе, Матвей, может, конку до Тамбова подать. Конкой, слышь, трамваи конные называли, электрических, как сейчас, ещё мало было. Так мы и тронулись, помолясь. Лиха в дороге не знали, да и погода не подвела.