– А я пишу стихи, – призналась Айка, чтобы не молчать, когда Себастьян нанес карандашом первые наброски на холсте. – Но, по правде сказать, не все друзья их понимают, иногда даже спрашивают, о чем они, представляешь, как будто я на тарабарском пишу.

– Мне это знакомо, – засмеялся Себастьян, – картины тоже не все понимают, иногда их нужно объяснять. Хотя, как, например, объяснить музыку? Или доказать право яблока быть на этом боку желтым, а на том – зеленым? Я ведь не реалист и не вырисовываю каждую деталь, мои картины меньше всего напоминают фотографии, а люди в основной своей массе предпочитают достоверность: им, чтобы увидеть лес, нужны деревья. Знаешь, что говорят японцы? «Художник – тот, кто увидел».

– Уважаю японцев, – подтвердила Айка. – А это кто? – она показала рукой в сторону большой картины в дальнем углу: на ней стоял на коленях старик с завязанными за спиной руками, а между ним и уходящей далью растворялся в песке чей-то исчезающий след.

– Знаешь, я проголодался, ты не против пообедать?

– Я – нет, – ответила Айка, – но ты же расскажешь?

– Расскажу, – пообещал он.

Они зашли в кафе неподалеку. Себастьян заказал стейк с запеченным картофелем и спаржей, Айка – форель на гриле. Принесли воду в графине и калифорнийский «Совиньон Блан» – выбор будущего ресторатора. Когда дошла очередь до чая с лимоном, Себастьян, почти ничего до этой минуты не обронивший, кроме «ну и как наша форель», вдруг стал рассказывать, торопливо, будто боясь сбиться с намеченного пути:

Конец ознакомительного фрагмента.