его пылью покрытый лоб,

я люблю его истлевшие кости и глину.

Над нашим домом всхлипывала тишина

     и плакал покой,

ведь отец мой умер: высохло поле,

     и ласточка умерла.

В моей крови обитает история,

начало ее пока не явлено,

но я узнаю в ней запах родины,

запах яблок и жасмина,

словно буквы ее раскололи

го́ры, ска́лы, во́ды и родники.

Ты, история, уносишь меня с собой

к просторам первовремен,

ты – сон творца для грядущих дней,

у меня в груди шумят твои тайны:

ты явлена в том, кто не явлен сам.

На камне света я высек свою жизнь,

Спокойную, как зерно пшеницы,

мои буквы скрыты туманом,

а в словах таится сумрак:

все это, чтобы я полюбил

и тень над светом воздвиг, чтобы ты

горсть моей жизни со мною воздвиг,

     песчинку ее.

Безоружным как лес и как облака он приходит, неотразимым: он вчера перемещал материк и море сдвигал.

Он прочерчивает изнанку дня. Из-под его шагов вылетает день, а он надевает сандалии ночи, ожидая того, что никогда не придет. Он – это физика вещей, он знает их все и дает им имена, и никогда их не раскроет. Он – это реальность и ее противоположность, жизнь и все, что не жизнь.

Когда камень станет озером, а тень – городом, он будет жить, жить и обманет отчаяние, стирая простор надежды, танцуя, чтобы пыль задремала, чтобы деревья заснули.

Он вырезает на лбу нашего века магический знак, и исчезают границы.

Он наполняет жизнь, хотя его никто не видит. Он превращает жизнь в пену и ныряет в нее. Он превращает завтра в добычу и отчаянно гонится за ней. Его слова вырезаны на маршруте утраты, утраты.

Изумление – его родина, хотя он усеян глазами.

Он устрашает и возрождает.

Он сочится мучением и разливается смехом.

Он шелушит человека, как луковицу.

Он – это ветер, что никогда не отступит, и вода, что никогда не вернется к истоку. Он сам творит свой народ, происходящий от него же. У него нет предков, он ни на что не ступает.

Он пересекает бездну, он ростом с ветер.

Ни звезд, ни дара пророчества,

ни лица́ покорного луне —

вот он ушел как языческое копье,

завоевав землю букв,

пролитую кровь посвятивший солнцу —

вот он облачился в наготу камня

и молится у пещер,

вот он обнимает легкую землю.

Царь Михьяр —

царь, а сон его о дворце и садах огня;

сегодня умерший голос

пожаловался на него словам —

царь Михьяр

живет в царстве ветра,

царствуя над землей тайн.

Михьяр – лицо, преданное любовником,

Михьяр – колокольчики, что не звенят,

Михьяр – то, что пишут на лицах,

песня, что тихо нас посещает

на ссыльных белых дорогах,

Михьяр – набат, что бродит

по этой земле галилейской.

Он истратил нити вещей, и погасла

звезда его чувств, он не оступится,

пока шаг его не окаменеет

и щеки не выскоблит скука —

он медленно собрал свои члены,

собрал их, чтобы жить, и распался.

В безумной кружащейся скале

они ищут Сизифа —

его глаза родились,

его глаза родились

в глазах растерянных пожарных

и спрашивали об Ариадне,

его глаза родились

в пути, пролившемся словно кровь

из тела этого места,

в мире, облаченном в лицо смерти:

ни язык не минует его, ни голос —

его глаза родились.

Во имя своей истории на родине тины

его рот, когда голоден, пожирает

и умирает, а ты не знаешь, как умирают вёсны

за этим длинным покрывалом

из песен.

Вот зерно его поверенного,

насельника долин жизни.

Встреть его, Медина,

иглами или встреть камнями

и сложи свои руки

в арку, чтобы укрыться под ней,

минуя могилу, коронуй его виски

клеймом или углем —

да возгорится Михьяр.

Больше реки́ и оливы,

и ве́тра, что здесь или там,

больше ле́са и о́строва,

больше тучи,