– Да уж… – многозначительно звякнула канистра. – Хороший. А ты его личное дело хотя б читал, салага? Что написано там, видел?

– Что, что. Как у всех… Самострел. Трибунал. И подписка о согласии на эксперимент.

– А то, что Непомирай наш – авиаконструктор в прошлом? Что его ещё до войны на карандаш взяли? А что… А, ладно, – Онофриенко начал медленно и слишком спокойно, чтобы это выглядело воодушевляющим, переодеваться. Сперва сменил кальсоны, потом разыскал в чемодане чистую гимнастёрку, разгладил ладонью воротник. – В общем, Петька, я ведь не просто так Непомирая «подогрел», а чтобы он из расположения ни-ни. Видел я его там… У негров. Когда в сугробе яйца морозил, тогда и видел. Он возле их генераторной прятался. Я и подумал ведь сперва, что это измена. Но потом, когда из барака сержант американский пулей вылетел и в небе закувыркался, решил… В общем, пью я сильно, Петька. Вот и решил, что прижучило меня и что чудится всякое. Поэтому и не доложил про Васю Непомирая куда следует. Но на всякий случай «подогрел» маленько старшину. Подогретый, он от Сталина далеко не уйдёт. А видишь как обернулось… Уйти не ушел, но всем нам подкузьмил – скотина. Терпеливый, гад. Хитрый. Момента, выходит, подходящего ждал. Ждал, что комсостав потеряет бдительность. Ишь…

Я загрустил, закурил и подумал, что, может быть, именно в этот момент особист-Пончик достает из моей ячейки исписанный лист. «Милая мама, у меня всё хорошо. Вчера был в отгуле и ходил в кинотеатр. Познакомился с замечательной девушкой. Её зовут Зоя». Интересно, нельзя ли договориться с Пончиком, чтобы он продолжал слать маме мои письма, даже если меня… Дальше, чем переписка, думать отчего-то не хотелось.

– Надо пойти контингенту разъяснить чрезвычайную ситуацию, – майор залез в тумбочку и достал оттуда фуражку с высокой тульей. – Ребята имеют право всё знать. Пусть подготовятся как положено. И ты тоже, лейтенант… как-нибудь понаряднее оденься. Всё-таки командир!

Бойцы стояли по стойке смирно, красивые и одинаковые, как на параде. Поверх самой обычной летней (им достаточно) полевой формы надеты были белые маскхалаты, и ветер трепал бязевые полы, норовя забраться внутрь, поближе к человеческому теплу. А какое там тепло? Плюс десять по Цельсию, а скоро будет и того меньше. Капюшоны маскхалатов опускались на лбы бойцов низко-низко, по самые брови. Поблескивали загадочно и немного жутковато защитные очки.

«Слизистая у них сохнет, – пояснил мне как-то Онофриенко. – А они не понимают же. Бошки не фурычат. В инструкции их написано, что капать в глаза следует в шесть и в двенадцать, так они и капают в шесть… и в двенадцать. Не понимают, что можно просто так, если слизистая сохнет. Я говорил, орал на них, матерился, просил, приказывал. Нет! Мог бы и сам, но я им не мать, не доктор и не ППЖ. Ну хоть очки всем добыл».

– Солдаты! Товарищи… Хлопцы, – голос майора дрожал. – Тут такое дело. Сталин… Зарядник ваш – того! Скопытился! В общем, жить вам осталось чуть. Поэтому вы оправляйтесь, прощайтесь друг с дружкой, ну там, может, помолиться кто хочет, так пожалуйста. Молитесь. Тьфу!!! С кем разговариваю-то?

Онофриенко выругался, но я видел, что ему невыносимо тяжело и что он едва сдерживается, чтобы не заплакать.

– Сталин нам больше не нужен!

– Чтоооо? – взревели мы с майором одновременно и обернулись туда, откуда донесся чуть хрипловатый басок старшины Непомирая.

– Не нужен Сталин. Можно без него функционировать. Солдат климатического отряда Советской Армии способен теперь заряжаться откуда угодно, хоть от маленького генератора, хоть от бытовой розетки. Вот… Товарищ майор! Товарищ лейтенант! Глядите.