И руки,
сортировавшие пачки,
пахли патентованным мылом
и какими-то духами среднего достатка.
Пожалуй, чуть великоват
был вырез платья,
ибо она была из тех,
что после четвертой рюмки
доканчивают сигарету партнера,
рассказывают армянские анекдоты
и целуются при свете.
Я, нагнувшись, шепнул ей:
«Сегодня вечером в десять
в Жокей-клубе,
десятый столик от двери».
– Да, – сказала она
и взяла за носки
на двадцать сантимов меньше.
Цыган и его песня
Мордой в снег судьба чужая
мысли в сторону – побег
поцыганим обнимая
денег нет
Нету денег
океана нету – берег
И метлою – на коне
За щекою прозы тени
Голова стоит каре
жить фигня – умом химерим
в дно упал – сюжет не мерян
Цыганская свадьба
Цыгане в Шрейнбуше свадьбу играли,
Айда, далла,
Свадьбу играли.
Ну уж и свадьба, славная свадьба,
Айда, далла,
Славная свадьба.
Три ночи ели, три ночи пили,
Айда, далла,
Три ночи пили.
Зятю счастливому выбили зубы,
Айда, далла,
Выбили зубы.
Тестю под лестницей ногу сломали,
Айда, далла,
Ногу сломали.
Шаферу в пиво подкинули трубку,
Айда, далла,
Трубку швырнули.
Бренчали бубны, скрипка рыдала,
Айда, далла,
Скрипка рыдала.
В круг зазывала
И танцевала
Невеста, набросив красный платочек.
Жирные гости,
Кожа да кости,
Так напевали:
– Айда, далла,
Ох, эти танцы.
Танцы, танцы…
Ай, дал-ла-ла.
Поцелуй
Не сиди,
друг, на лестнице:
муравьями по телу
пробегает прохлада,
и звезды
не сыплются больше в пруды,
где их язычками
хватали обычно лягушки.
Видишь,
в комнате хорошо.
Отдавая всю душу,
темно-алые угли горят
синим пламенем,
как неочищенный спирт.
И поспешно тепло подымается вверх
и хоронится под потолком,
точно шар улетевший воздушный.
В нежной истоме
ты сонно так дышишь,
не противясь объятьям дивана.
И для гибкой фигуры твоей
эта желтая ткань
то же самое, что для вещи желанной –
стекло магазинной витрины.
Воздух ожил в тепле
и, лаская, теперь шевелит
твои волосы
и дверные гардины.
Где-то что-то невнятно
обои прошелестели.
И за то,
что ты здесь и со мной,
я, ликуя,
глазами
целую тебя
прямо в губы.
Заблудившийся
Я – чемпион подворотен,
Я – бывший жиган слободской.
Туда, где играют фокстроты,
Иду с затаенной тоской.
Ах, лучше бы квасом налиться
У будки – стакан за сантим,
Чем мучить в фокстроте девицу,
Но знаю – назад не уйти.
Зачем ты погасло, предместье,
Зачем отмерцало, как дым?..
Веду себя вроде как все здесь,
Но чувствую странно – чужим.
Так хочется скинуть мне фрак свой
И лаковых пару штиблет,
Свистеть, и скакать, и плеваться
На желтый, как масло, паркет.
Прощание с окраиной
Окраины, со мною всюду вы.
Я пил до дна хмельную вашу брагу,
Чтоб мне за это мягкий шелк листвы
Стер на губах оставшуюся влагу.
Я ухожу, и пусть речной песок
Присыплет золотом мой след в полях бурьяна,
Едва лишь вечер, нежен и высок,
Откроет совам глаз сквозные раны.
Я не грущу – так сильно я устал.
Вот только у забора на колени
В последний раз упал и целовал
Я золотые слезы на поленьях.
Современная девушка
Я встретил ее
на узенькой улочке,
в темноте,
где кошки шныряли
и пахло помойкой.
А рядом на улице
дудел лимузин,
катясь к перекрестку,
как будто
играла губная гармошка.
И я повел ее – в парк –
на фильм о ковбоях.
У нее
был элегантный плащ
и ноги хорошей формы.
Сидя с ней рядом,
я вдыхал слабый запах
резеды
и гадал,
кем бы она могла быть: –
парикмахершей,
кассиршей в какой-нибудь бакалее?..
Трещал аппарат.
Тьма пахла хвойным экстрактом,
и она рассказала,
что любит орехи,
иногда папироску, секс,
что видела виноград лишь за стеклом витрины,
и что не знает,
для чего она живет.
В дивертисменте
после третьего номера
она призналась,
что я у нее буду, должно быть, четвертый любовник.
В час ночи
у нее
в комнатенке
мы ели виноград
и начали целоваться.
В два
я уже славил Бога
за то,