А фраер?
Представитель западной цивилизации рефаг стоит вне этого вероятного и всегда марширующего строя. Он сам по себе. своеобразным гурманом, потребителем жизни держится. Он намного гибче, ситуационно ловчее, в некоторых случаях терпимее и безразличнее, в некоторых крайний догматик и фанатик, когда дело касается прибыли, а иногда просто обезличенный лицемер. Рефаг фраер сформировался в обстановке торговли и обмена, бедствий и воин, когда происходили крупные сделки и массовые перемещения избивающих и убивающих друг друга людей. Из поколение в поколение он умудрялся торговать, а в это же самое время зерефы убивали друг друга. Самое главное, он первым или одним их первых вошел в чужой город без ружья. Эта терпимость произошла от нужды. Вместе с развитием знаний у торговой элиты. А для массы буржуазии терпимость пришла вместе с растекающейся кровью, религией, которая заняла место доброго психолога и успокоителя в океана отчаяния и крови.
Побуждающим моментом к жалости и состраданию у языческих масс явился ужас. Война, наводящая ужас массовая смерть: от войны, болезней, геноцида и эпидемий – привели к рассуждениям и рефлексии. Задумался зереф. Хотя некая рефлексия есть и среди первобытных охотников. Критика, но не самокритика. Забота зерефов распространяется только на кровных родственников, а у рефагов на совершенно чужих людей. Хотя в этих людях они видят прежде всего наживу. А зерефы видят только врагов. Терпимость массовая пришла вместе с массовой же бедой.
Религия.
Именно религия стала институтом жалости, направила поиск выхода для тревоги человека не во вне, а во внутрь. Хотя совесть связывают с более древними пластами психики, массово совесть народа стала выражаться через его религию. Поэтому Ницше назвал совесть агрессией направленной не во вне, а во внутрь человека. Совесть и мораль являются внутренней идеологией цивилизаций. Одиночество язычника выражается не столько во внутренней нечувствительности, где-то и черствости к не своим, к не родственникам по крови и внешне аскетичном поведении, сколько в многочисленности его языческих богов. Нет ни одного из духов предков, кто бы отвечал за его поступки. Наоборот, являясь коллективом родственников, они также вероятно поддерживают в его сознании, что он венец природы. Может делать, что ведет к благу его семьи, рода, племени.
Моральные нормы.
Моральные социальные нормы – нравственные императивы; требования определенного поведения, основанные на принятых в обществе представлениях: о добре и зле; о должном, либо непозволительном. Моральные нормы регулируют внутреннее поведение человека, диктуют безусловное требование поступать в конкретной ситуации так, а не иначе. Моральные нормы фиксируются в заповедях и других формах представлений о том, как человеку должно поступать.
Язычник очень зависит от существующей атмосферы собственных нравов. Даже в бытовой дисциплине присутствует еще традиционная эстетика и культура с наскоками других идей, он все равно подчиняется обстоятельствам среды. Любая современная идеология с ее ориентирами начинает брать свое, занимает в его сознании место. Чем больше будет влияние других традиций и культур, тем больше он вынужден думать, выбирать, сепарировать, варьировать и маневрировать. Он выберет самую сильную из идей. Самую глубокую культуру. Среди современных течений, если он достаточно грамотен и имеет достаточную норму рефлексии (а значит и прогноза, но это уже – зеремид). Или уйдет, займется поиском в наработках истории своего народа – упадет в архаику (зереф). Если обстоятельства, а в данном случае этим обстоятельством является власть и привилегированное житье, власть достается лишь тем зерефам, кто вник, проникся в другую культуру, это вынуждает дальше развивать в себе копировщика, существует серьезная причина, что племя или народ его будут страдать. Сложные и большие категории другой цивилизации выдергивают зерефа из рода, кровнородственной общины, теперь он опытен, он хитер, он научился оценивать и продавать, почти как фраер, причем очень быстро, но сам народ к быстроте еще не готов. И подчиняется только большим нациям, их культуре, поведению, где самая большая «нация» – теперь мировая нация. Вождь становится реформатором реформатором народа, а значит и последним диктатором. Таким образом, уйдя не из сознания, а из селения по крови и родни, зереф попал в манящий, блистательный, незнакомый город, наводненный странными людьми. Они ведут себя по другому, нежели люди его круга, его культуры, его родни. Он хочет стать равным этим новым людям. Хочет превратиться в гражданина, но и горожаниным любого города мира.