Он хотел только одного: шикарную машину. Но… не быть ни женой, ни невестой столько лет – кто хочешь устанет. И все время вот это ожидание: поженимся на следующий год, потом еще через год, потом нужно еще деньжат подкопить, потом что-то еще… Год за годом, почти пять лет, так все и тянется…

А денег на рынке они немало зарабатывали. Во всяком случае, по меркам обычного москвича, вполне достаточно, чтоб жить-не тужить.

И как-то даже деньги вдруг прискучили Алене. Это ей, которая столько лет пласталась на рынке, которая добывала их в тяжком труде, в недосыпе и в постоянной грязи, вместе с Сашей, конечно, но… Что-то в деньгах есть такое, что отравляет душу, и не потому, что их много или, наоборот, мало, а потому, что они просто-напросто иллюзия жизни, а не сама жизнь!

(Как усмехнутся или возмутятся сейчас те, у кого денег постоянно не хватает!)

Иллюзия жизни…

А что не иллюзия-то? Мы сами все – иллюзия жизни. Так мог бы ответить Саша, если бы его спросили, конечно. Но его никто не спрашивал. Мы сами всё спрашиваем и спрашиваем, и сами же всё отвечаем и отвечаем.

А если нас другие спросят (да еще что-нибудь дельное) – пошлем их всех к чертовой матери. Или ответим так, что толком ничего и сами не поймем.

Иллюзия жизни…

Рядом с квартирой, где они снимали жилье, был некий захолустный клуб, и часто около него (из окна их комнаты хорошо видно) какая-то странноватая молодежь сновала, туда да сюда. Саша комментировал: наркоманы какие-нибудь. Или: шпана подзаборная. Или: бездельники московские.

Может быть, может быть…

Однажды Алена, ради интереса, заглянула туда: что-то ее поразило там. Сказала Саше:

– Пойдем вместе, послушаем.

Он махнул рукой:

– Чего я там не видел! Хочется – ходи, но ты мне толком объясни: что там такое?

– Да не могу я объяснить. Вот я тебя сама спрошу: что такое просветление?

– Чего? Откуда я знаю?

– Вот и я не знаю. Верней, слово такое знаю, а смысла не понимаю.

– Походи-походи, там тебе объяснят, – усмехнулся Саша. – И охота после работы, как дуре, переться туда. Ложись-ка лучше рядом, телевизор посмотрим.

– Ну да, как дед с бабкой, на печи, так мы у телевизора. Тошнит уже.

Ревновал ли он ее? Нет, конечно, потому что столько лет они вместе, породнились больше, чем муж и жена. Муж и жена – у тех штамп, а у Саши с Аленой любовь, ее штамповать не надо, ей не нужны подпорки и подмостки. С другой стороны, и приятного мало, что по вечерам он теперь частенько один оставался. Видел только в окно, как Алена входила в клуб, дверь захлопывалась за ней – и всё.

– Танцуете вы там, что ли? – спрашивал Саша. (Он терпеть не мог танцев и тусовок.)

– Нет, не танцуем.

– А что делаете? Лекции слушаете?

– Лекции?.. Ну, бывает… только не лекции, другое.

– Как это? Лекции… другое… Что конкретно-то?

– Конкретно просветляемся.

– Рентгеном, что ли, вас там просвечивают? – не удержался от усмешки Саша.

– Рентгеном? А что, неплохо сказано… У меня в последнее время именно такое ощущение, будто меня всю-всю, насквозь, просветили, а там, представляешь, пустота.

– Это у тебя-то пустота? – Он нежно притянул ее к себе, обнял: – Смотри, какая ты у меня мягкая, теплая, гладкая, какая ты вся ласковая, приятная, смотри, какая у тебя грудь, как у Мерилин Монро…

– Ну, Саша… ну, что ты…

– Иди, иди ко мне… Вот видишь, дай-ка я поцелую твои пухлые губки, твои плечики, твою вот эту родинку, твою грудь…

– Ну, Саша… не надо… какой ты… ну хорошо… хорошо… целуй… вот так… да, и я… я тоже люблю… люблю, люблю, Сашенька… милый, дорогой…

Они забывались в любви, ласке и истоме, и Саша успокаивался на какое-то время, потому что знал и чувствовал: он любим, он любит Алену, а она любит его. Разве такое можно подделать, разве можно в этом обмануться?