И мы двинулись по направлению звучащих голосов. Вскоре наша палка уперлась в деревянную стену. Это была рубленая шестиугольная бурятская юрта. Мы ощупью стали обходить ее один угол за другим, но конца-края ее не было.

– Да где же двери? – вскричал я, теряя терпение.

– Похоже, что у этой юрты нет входа, – сказала Лена.

– He может быть! Не могли же буряты, построив юрту, забыть прорубить вход, – сердился я.

Вдруг над самым моим ухом раздался дикий хохот. От неожиданности я вздрогнул.

–Что это? – испуганно вскрикнула Лена.

– Не знаю, – произнес я шепотом, поймав в темноте ее руку.

Я чувствовал, как Лену охватила дрожь. В эту минуту и мне самому было не лучше. Пение и детские голоса доносились со стороны темнеющих на фоне тумана строений. В селе воздух показался мне более разряженным, я задыхался. Так мы некоторое время стояли возле шестиугольной юрты без дверей и окон, напрягая слух и всматриваясь в сторону темных построек, как вдруг на соседней юрте, которая тоже казалась необитаемой, появился квадрат света, и из него вышла странная старуха с седыми волосами. Она была сгорблена в три погибели, но на ней красовалось чудное бурятское национальное одеяние. Длинный халат, вышитый бисером, был подпоясан зеленым длинным кушаком, из ушей, с плеч и ниже подбородка свисали серебряные украшения, носки унтов загибались кверху. Старуха держала во рту серебряную трубку. Какое-то мгновение её освещал квадрат света, затем он захлопнулся, и опять все погрузилось в мрак, только огонек трубки и звук мерно покачивающихся побрякушек выдавали во тьме траекторию ее движения. Но перед тем, как потухнуть свету, я заметил, что она посмотрела в нашу сторону каким-то странным проницательным взглядом, ничего не сказала и пошла, ковыляя, своей дорогой. Пение и детские голоса мгновенно прекратились. Мы слышали лишь шарканье подошв ее унтов и побрякивание серебра. Поддаваясь какому-то инстинктивному чувству, мы последовали за ней. Ни я, ни Лена не проронили ни слова. Старуха пересекла довольно просторный загон для скота, огороженный жердями, обогнула строение, напоминающее общественный амбар, миновала колодец и остановилась возле плетня на окраине села.

– Вы из какой деревни? – спросил ее старческий голос, напоминающий скрип мельничных жерновов.

Мне показалось, что она спрашивает темноту, так как она стояла к нам спиной.

– Мы не из деревни, – ответила Лена. – Мы приезжие.

– Приезжие, значит, разбойники, – ответил ее скрипучий голос. – Вот ты останешься здесь, так как ты сказала первой, а он уберется.

И она расхохоталась, давясь кашлем. Мне стало не по себе от ее слов. Я хотел ей что-то возразить, но не услышал своего голоса. Лена вцепилась мне в руку чуть повыше локтя. Она вся дрожала, как осиновый лист.

– Пришли здесь, все уничтожили и еще суются, куда не надо, – ворчала старая карга.

Она, заслонив ладонью глаза, как от солнца, смотрела через плетень в темное поле, скрытое белым туманом.

– Да что же он не едет? – опять ворчливо проскрипела старуха.

– Кто, бабушка? – наконец, переведя дыхание, спросил я.

– Шаргайн Худун Шумар, сын Шаргая Шумара.

– Вы его ждёте? – пытался я разговорить ее, чтобы немного задобрить. – Может быть, мне чем-то помочь вам?

Старуха резко повернулась ко мне, и я вдруг увидел при слабом мерцании огонька трубки её страшные глаза, лишенные зрачков.

– Помочь, говоришь? – она вдруг захохотала, отчего дрожь пробежала по всему моему телу, а на лбу выступила холодная испарина.

– А пошлю-ка я тебя за ним в Кудару, чтобы ты его поторопил, а то он никогда не соберётся на сходку, копается, копается и приходит последним, когда должен быть первым. Все равно девушка остается здесь.