Вот уже Спирька всходит на крыльцо и осторожно, кулаком, в дверь стучит.

По спине Власа тёк ледяной пот.

Сейчас откроет! И что дальше случится?

Он не знал; и никто не знал; а Бог в небесах знал. Да молчал.

Дверь тихо отворилась. На пороге стояла Земфира.

Влас напряг слух. Губы Земфиры шевельнулись. Она говорила.

Затылок Спирьки маятником мотался перед ней.

Влас сжал кулаки и зубы. Он молился Богу, чтобы не броситься вперед, как зверь, и не задушить Спирьку.

Войдет?! не войдет?!

Вдруг Спирька попятился.

Земфира стояла в дверях, как нарисованная умелым богомазом на длинной большой доске.

Потом Спирька вдруг кинулся к ней. Обнял крепко.

Влас простонал и не слышал, как он стонал.

Земфира и Спиридон стояли, обнявшись.

Влас стоял, зажмурившись.

Потом открыл глаза и глядел ими, от безумья слепыми.

Потом Спирька выпустил Зёму, как птицу, из крепких молодых рук. Спина его ходила ходуном: он тяжело дышал. Лицо Земфиры было все красное, и губы тоже, нацелованные. Чёрные раскосые глаза полны слёз. Они мерцали и солёно переливались, вспыхивали в густой и тёплой тьме.

Спирька сжал кулаки и потряс ими перед румяным лицом Земфиры.

Слёзы выкатились из её раскосых глаз и заструились по смуглым скулам.

Спирька пятился с крыльца.

Земфира стояла в дверях.

Спирька сошел на землю.

Земфира глядела поверх его головы.

Будто на звезду глядела.

Спирька, пятясь и не сводя глаз с Земфиры, уже подходил к калитке. Спиною открыл её. Вывалился на улицу.

Влас сидел, сгорбившись, за кустами, ждал.

Спирька повернулся и быстро, всё ускоряя шаг, пошел, размашисто пошел по тёмной улице.

Когда Спирька скрылся из виду, Влас разогнулся пружиной. Быстро прошагал на крыльцо. Женщина не успела закрыть дверь. Влас схватил её, смял, примял, обнимал как душил.

– Зёмка… Зёмка… Да што ж енто… што ж…

– Ты видел? – ровно, равнодушно спросила она, а слёзы лились.

– Да! Всё видал! И всё… – Наврал. – Слыхал…

– Вот как, – усмехнулась женщина.

Она отвернула лицо. Не хотела его целовать, но целовал он, поцелуи жгуче бежали по её шее, щекам, скулам, лбу, губам, груди, она стояла под поцелуями, как под дождём, и постепенно руки её сами закидывались мужику за шею, за спину, а тело, выгнувшись, безмолвно звало его тело: прижмись! крепче!

Наконец обнялись.

– Да што ж мы так-то… на крылечке… давай хотя в избу взойдём…

Вместе, не разнимая рук, переступили порог.

Влас одной рукою затворил дверь. Опять обнял Земфиру и шептал ей – из губ в губы:

– А пошто ты с им?! Вить он мой сын! И нетути стыдов на табе!

Она задыхалась. Хотела говорить и не могла. Поцелуи сыпались золотым дождём.

– Мне… стыдно… я… не знаю, почему…

Она и правда не знала.

Пожалела? Оступилась? Ошиблась? Сама захотела?

– Я… сама…

– Ах ты! – Влас оторвался от неё. Глаза его горели тускло, красно. – Сама!.. вот оно… Сучка не захочеть, кобелёк не вскочить… Сама…

Опять рванулся, притиснул. Судорожно ощупывал, оглаживал шершавой горячей ладонью её затылок, развитые чёрные косы.

– Врёшь! На сабе наговаривашь! Нарошно всё ты!

Целовал ее мокрое, солёное лицо.

– Ты… да ты для мене… ты…

Не знал, как всё на свете слить в одно золотое слово.

– Ты мене… моя рука, нога…

Нет, не то.

– Ты… всё!..

Опять не так.

– Ты… енто я, я сам… Табе не будеть, мене не будеть…

Земфира обмякла в его руках. Падать стала, он подхватил. На руки взял и понёс в избу. На кровать положил. Подул ей в лицо. Она открыла глаза. Это дул, реял ветер. Это вдали под луной Волга сверкала. Лунная дорожка бежала по воде, убегала в далекую даль. Там, в той дали, не было голода и революций, и войн тоже не было. Там ангелы пахали Райскую землю на крылатых конях, и за плугом золотым шли весёлые, крылатые.