– Марфуша, ты наставь на кухне, незачем в столовую таскать.

– Мой руки, оно и правда, на кухне и дух-от особый, и аппетит лучше.

Мирон тяжело опустился на стул, жена глянула в лицо и спросила осторожно:

– Миронушка, ай не ладно что? Вижу, ты какой-то озабоченный из уезда вернулся. Я не встреваю, мне глядеть на тебя такого больно.

Муж не хотел разговаривать, но и жену чтобы не обидеть, сказал кратко:

– Не переживай, рожь будет, по Никифору один добрый человек обещал помочь. Все складывается.

– Ну и дай-то бог! – перекрестилась Марфа. – Хлебай суп, а я жаркое выну из печи. Славно упрело, как ты любишь: свинина с капустой квашеной.

Мирон поел быстро и неохотно, только чтобы не расстраивать жену.

– Детки не вернулись из школы?

– Нету. Настенька пришла, а те строем ходят и какие-то пирамиды делают.

Мирон переспросил:

– Какие еще пирамиды?

– Тятя, это акробатика называется, друг дружке запрыгивают на плечи в три ряда, а самый высокий потом пионерский салют отдает.

Мирон сплюнул и вышел во двор. Он уже определил, с кем надо посоветоваться, и быстрым шагом вышел на улицу. Редкие прохожие приподнимали шапки и кланялись с уважением, он отвечал тем же. Первый по пути дом Семена Киваева. Звякнул кольцом калитки, вошел смело, потому что знал: кавказский кобель днем в клетке, а если с ним один на один доведется человеку – порвет на куски.

Мирон остановился и крикнул:

– Хозяин!

Семен вышел из пригона с вилами, навоз подбирал. Поздоровались.

– Ты, сказывают, в уезд мотался? Какие там новости?

– Вот ты и опередил, приходи вечером после управы ко мне, я еще несколько путних мужиков приглашу, расскажу про новости.

Семен кивнул:

– Приду, вижу, что новости не особо радостные. Угадал?

Мирон горько ухмыльнулся:

– Это кому как. Синеокому, думаю, это будет в радость, а нам с тобой… Ладно, мне еще до края села надо дойти, до Лепешина Евлампия. Да по пути в четыре дома.

Обошел всех, все дома, во дворах, все обещали прийти. Домой вернулся уставший, давно столько пешком не ходил, да зимой и работы меньше, все хозяйство в куче, отвык. Жене сказал, что придут мужики, но говорить уйдут в избушку, потому что все курят, за вечер весь дом прокоптят. А чай, если надо, на плите вскипятят, посуда там есть.

Мирон каждого встречал и провожал до места. Когда все собрались, гостей оказалось шестеро. Он глянул: вот эти мужики и составляют костяк села, большие пашни сеют, много скота держат, у того же Кирилла Даниловича Банникова по три гурта каждое лето в отгоне, мяса осенью продает большими сотнями пудов. Захар Матвеевич Смолин держит паровую мельницу и с десяток ветрянок по деревням, мукой снабжает весь край. Евлампий Фролович Лепешин лесом занят, железной дороге шпалы поставляет. Фома Гордеевич Ляпунов и Егор Кузьмич Киреев хлеб растят, тоже по три сотни десятин сеют и каждый год добавляют. У Семена Аркадьевича Киваева мастерская по выделке шкур, все шьет, от тапочек меховых до тулупов. Все мужики трезвые, семейные, детные, в жизни уверены, да и не особо озабочены иными делами, кроме своих. И вот он им сейчас должен сказать, что власть не сегодня – завтра все у них заберет и передаст бедноте? Не поверят!

– Долго молчишь, Мирон, должно быть, не шибко обрадуешь, коли по рюмке не подаешь и в дом не пригласил? – спугнул неловкую тишину Фома Гордеевич. – Сказывай, как есть, что нового узнал в уезде.

Мирон еще раз оглядел своих товарищей, кивнул:

– Новости не баски. Не буду говорить подробностей, но свел меня случай с одним человеком, очень близким с властью, и долго мы беседовали, он все выведывал, какие настроения у крепких мужиков. Я ему честно ответил, что нынешняя власть нам по душе, налог хоть и не шутейный, но это – не разверстка. И все он мне о крепких, а потом вдруг озаботился о бедноте. Я ему прямо сказал, что бедный бедному рознь, некоторым государство могло бы и пособить встать на ноги, а иным, какие рванули когда-то в коммуну и сгорели не за идею, а за лень свою, и помогать не стоит, их придется в особые дома свозить на полное государственное обеспечение. И вот он мне предлагает: ты возьми к себе десяток бедняков, с землей и скарбом, но не работниками, а подельниками своими, значит, весь доход делить на всех. Вот тогда мы деревню поднимем. Я, конечно, ответил, что ни один хозяин не пойдет на такое. Он кивнул, мол, я так и думал.