– Да, когда продразверстка шла, один чудак наш кричал, что не может советская власть издать такой указ, что весь хлеб выгребать из сусека, потому что она происходит от слова совесть.

– И отняли у него хлеб? – осторожно поинтересовался Щербаков.

– Его чуваш из продотряда прямо на мешках застрелил.

– Да, помню такой случай. Но вернемся к партии. Она вырабатывает тактику и стратегию хозяйственного строительства. Сейчас остро стоит вопрос о деревне. Вот вы, Мирон Демьянович, возможно, первый виденный мною настоящий деревенский капиталист. Когда партия принимала решение о введении новой экономической политики, когда она признала продразверстку грубейшей ошибкой после массовых и весьма опасных выступлений крестьян, так вот, тогда партия понимала, что она идет на серьезный политический риск, товарищ Ленин прямо сказал: «Либо мы их, либо они нас».

Мирон не понял:

– Кто – кого? Кого конкретно имел в виду Ленин?

– Меня и вас. Либо я, большевик, разверну дело в деревне таким образом, что все будут трудиться и результаты делить в соответствии с вложенными усилиями, либо вы заставите со временем всю деревню работать на вас. Я понятно излагаю?

Мирон кивнул:

– Да уж куда понятней! А я до сегодняшнего дня был уверен, что делаю свою работу во благо государства, России, стало быть.

Щербаков поправил:

– Точнее бы сказать: Советского Союза.

Курбатов словно очнулся:

– Значит, следует ожидать перемен. Может, зря я за новыми семенами спешил? Разведу добрую рожь, придут Серега Раздорский с Афоней Синеоким, и все заберут.

Щербаков понял, что высказал лишнее, поспешил в пылу спора, и попытался смягчить возникшие у крестьянина догадки:

– Мирон Демьянович, вы говорите о крайностях. Есть же варианты, я о них говорил, вопрос тщательно изучается. А Синеокий – это фамилия такая?

Курбатов не стал заигрывать:

– Прозвище. Он какой-то несчастливый: как выпьет – обязательно синяк под глаз схлопочет.

– А почему именно он может прийти?

– Так он секретарь партячейки.

Щербаков смутился:

– Бардак в уездном комитете партии, таких людей держат на серьезных должностях.

Наконец, голос подал хозяин:

– Друзья мои, разговоры о политике, как и о боге, несовместимы с винопитием, но давайте хоть по доброй рюмке водочки. Закуска вся остыла.

Выпили. Мирон подошел к Щербакову:

– Мозги вы мне хорошо прочистили, я прямо вживе вижу, как будет гибнуть мое хозяйство.

Щербаков ответил спокойно:

– Мирон Демьянович, не надо утрировать мои слова, никакой паники, живите и работайте. Хорошо, что вы понимаете неизбежность перемен. Никто пока не знает, в каком виде эта ломка будет проходить, но она будет непременно. Вы, конечно, понимаете, Мирон Демьянович, что это сугубо закрытый разговор, мы обменялись мнениями, я вас понял, вы меня. И все остается в этой комнате.

Он вынул карманные часы и хлопнул крышкой:

– Я прощаюсь. За мной пришла машина. Спасибо за приятный вечер. Мое обещание по вашему брату остается в силе.

Хозяин пошел провожать гостя, Мирон налил большой бокал водки и залпом выпил. Было слышно, как загудела машина, хлопнула входная дверь, Емельян тоже налил бокал коньяка, потянулся с бутылкой к Мирону, тот отвел руку. Помолчали.

– Ты, купец последней гильдии, ты понял, что тебе разрешили разбогатеть временно? Понимаешь? И мне тоже. Они скоро объявят конец этому гребаному НЭПу, а заодно и нам с тобой. Красиво надрал нас товарищ Ленин: вернуть частную собственность, разрешить наемный труд. Это же значит только одно: у него не хватило ума, чтобы управиться с такой страной, урвал кусок, и чуть не подавился, а когда народ тряханул в двадцать первом, он был на все согласен, вплоть до НЭПа. Говори, ты и так весь вечер голоса не подал.