Ахун Ма Щинло в темно-зеленом халате сидел на гнедом коне. Его голову обвивала белая чалма, из-под которой выглядывало мелкое, осунувшееся, испещренное сетью морщин лицо со впалыми от усталости скулами. За последние месяцы он постарел, по крайней мере, на добрый десяток лет. Редкая бородка поседела, когда-то гладкий, выпирающий из-под кушака живот теперь глубоко втянулся и полосатый сартский халат сидел на нем довольно мешковато. А ему не было еще и сорока. Он задумчиво глядел в бурую степную даль. «На земле много причин, срывающих людей с насиженных мест и теснящих их в неизвестность. Люди бегут от страшных землетрясений, разваливающих их жилища; извергающегося вулкана, кипящей лавой заливающего плодородные поля; от чумы, без разбора отнимающей родных и близких; бегут от голода, вызванного засухой или нашествием саранчи; бегут от войн, когда чужеземный враг нападает, чтобы поживиться твоим богатством, вырезать род мужской и угнать в плен дочерей, сестер, жен. А почему и куда бежим мы? Почему вчерашние соседи, с которыми мы мирно жили сотни лет, напали на нас? Император, которому мы верно служили из поколения в поколение, истребляет свой народ? Когда обретем мы снова мир и покой?» – Ма Щинло тяжело вздохнул. Он первым в провинции Ганьсу поддержал призыв своего дяди, шейха Ма Вэйдуна, к священному джихаду против неверных маньчжуров. С тех пор его окружали кровь и пот, грязь и вонь, голод и скитания. Он никак не мог привыкнуть к войне. «А вот этот рожден, чтобы воевать», – глядя на Зеленого Вихря, подумал про себя Ма Щинло. В то, что Небесные силы наделяют людей способностями уже при рождении, он верил так же свято, как и в то, что все дела человека известны Аллаху заранее и записаны в Книге Судеб.

Позади вождей двигались уцелевшие остатки дунганской, повстанческой армии. Черные и зеленые знамена развевались над головами бойцов, покрытых белыми или черными шапочками-ермолками. Из под них уже давно не свисали типичные для мужчин всего Китая длинные плетенные косы. Повстанцы обривались наголо, прекрасно осознавая, что, попав в плен, их ждет неминуемая смерть. Таков был маньчжурский закон за отказ носить косы. Но смерть их уже давно не страшила.

За спинами всадников висели старинные фитильные ружья, изогнутые луки, с колчанами оперенных стрел, и лишь изредка виднелись скорострельные заморские винтовки. К пестрым поясам, опоясывающим толстые ватные халаты, крепились ножны с широкими китайскими мечами. Цветные ленты (у каждого батальона свой раскрас) обтягивали плечи. Поперек седел лежали длинные бамбуковые пики с острыми железными наконечниками, украшенными султанами из конских волос.

Растянувшийся на многие километры людской поток замыкали два отряда. Один состоял из молодых, крепких воинов-шахидов со знаменем, на котором серебрилась арабской вязью надпись-шахада: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед Пророк его». Почти на каждом бойце виднелась окровавленная повязка. Шахиды имели одну единственную привилегию – первыми вступать в бой.

Бойцы другого арьергардного пушкарского отряда, выглядели целехонькими, постарше возрастом и веселее нравом. Уложенные на повозки старинные медные пушки на деревянных подставках-лафетах по калибру не сильно разнились от гигантских фитильных ружей, лежащих рядом. Ни на тех, ни на других не было никаких прицельных устройств. Да и о такой науке, как баллистика, никто из них не ведал ни сном ни духом. Всё делалось на глазок. Главное побольше шума извергнуть, чтоб враг боялся. Ну, а куда залетит ядро или пуля, снесет ли кому голову или грудь прошибет – так это на усмотрение Всевышнего.