чужого смысла поперёк

читай отныне между строк

любви забытые секреты -

и мучайся: откуда это?

А это Демон прилетел

и весь твой день сорвал с петель -

тяжёлой этакой пушинкой,

в главу закравшейся ошибкой,

почти совсем не видной, но

смысл изменившей всё равно.

Как грозен сумрак и лилов,

но – свечка в бездне исполинской -

чем утешается любовь?

Монеткой, бусинкой, былинкой,

крючком, гороховым стручком -

от них не знаешь, что убавить,

и говоришь – кивком, молчком:

не забывай, возьми на память,

как колокольчик чтоб звонил,

незамедлительно и мелко…

Ещё какой-то сувенир,

ещё какая-то безделка -

в музей, в кунсткамеру, в архив…

А это кто принёс? Да ветер!

Подумать, ведь и я был жив,

и как-то юн, и как-то весел,

и вот же, всё передо мной -

и можно жизнь построить снова

из побрякушки подвесной,

открытки с видом на Страстной,

платка и камешка речного.

По неверным своим кругам

дождь крадётся средь луж краплёных:

он на цыпочках, как цыган,

как цыган – или как цыплёнок.

К этой маленькой му-зы-ке

ничего никто не добавил:

индевеет на языке

исключенье из общих правил.

Это детство, чей долгий срок

состоял из преград волшебных,

это детство, где между строк

проговаривался учебник -

то обмолвкою, то кивком,

то словами без всякой связи,

то случайнейшим холодком

в наизусть повторённой фразе.

Пора нам гулять по аллее -

по самой Одной из Аллей.

А можно чуть-чуть веселее?

Помилуй, ещё веселей?

И так уже просто до колик

смешно от того, что беда.

Ах век, ах затейник, ах комик,

остроты твои хоть куда.

Они, как весёлые бритвы,

скользят и скользят по устам -

и все сокровенные клятвы

навек запекаются там.

Помилуй, ещё веселее?

И так уже просто до слёз,

давно ни о чём не жалея,

смеёмся над всем, что стряслось!

И прямо по листьям, с размаху

катится сквозь слов кутерьму

колесико долгого смеха

далёко-далёко во тьму.

1

На столько любви – вот столько

обычной воды святой.

Сладка ли тебе настойка

из горькой любви с водой?

Легко ль тебе нынче пьётся

густеющая тоска

из маленького колодца

аптечного пузырька?

Душа превратилась в камень,

болеючи за тебя,

считая удары капель

о донышко бытия.

2

Врачевать тебя тихим словом

о ту пору, как сквер ночной

ещё с вечера забинтован

ослепительной тишиной.

По заснеженным, по измятым

по аллеям туда-сюда…

Как пропахли молитвы мятой!

Исцелительница-звезда,

не спускай золотого ока

с этих окон, храни сей дом -

чем пахнул ветерок с востока,

это камфара или бром?

Полунощник, бездарный знахарь,

если б всё было так легко:

двадцать слёз или слов – на сахар

или в тёплое молоко!

Павлу Мартынову

В саду княгини Шаховской

гуляют сквозняки.

Но вообще-то там покой

и кормят птиц с руки,

и только под гору спустись -

увидишь родники,

но главное – что кормят птиц,

что кормят птиц с руки.

Синичка-душенька, прикинь,

тепла ль тебе ладонь?

Мы на ладони держим день -

и это наша дань.

Княгиня-душенька, прощай

или ещё побудь:

вот хлеб, вот зёрнышко, вот шаль,

вот стих, вот что-нибудь.

Возьми от нашего добра

немного серебра

и медных несколько монет

возьми, а нет так нет!

Никто ни в чём не виноват,

судить себя не нам.

Прими, княгинечка, привет

минувшим временам.

Мелет кофе моя мельница,

на огне журчит вода;

жизнь спешит и разумеется -

или нет, не разумеется…

в общем, значит, как когда.

У неё повадки заячьи

и глаза – как у зверька,

всё петляет – ускользаючи,

прячась то за дни, то за ночи

и не зная языка.

Молодая современница,

путаница всех времён,

пересмешница, изменница:

всё-то ею разумеется…

лишь одно не разумеется -

престарелый небосклон!

А о чём ей там лепечется

за сухой еды комком -

знает только речь-беспечница

да вокзальная буфетчица

с понимающим кивком.

Что минует, то имеется -