Спешить было некуда, и мы почти полдня просидели в этом удивительном месте. Помылись и постирались, даже неплохо закусили блюдами местной кухни. Вышли мы на улицу практически святыми. Чистоту наших тел и помыслов было видно, наверное, вёрст за десять, не меньше.

Мы стояли напротив церкви San Domenico, меня что-то дёрнуло, и я, расставив руки в стороны, произнёс:

«Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,

подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни».

Я очнулся и услыхал громкое: «Аминь!». Это крикнул священник, стоящий у распахнутых дверей на ступенях церкви. Перед нами в безмолвии стояла толпа, да и Анри не дышал и не моргал, глядя мне в лицо. Его глаза были полны слёз, но они не вытекали, а образовали на зрачках моего друга большую линзу из солёной воды. Анри сморгнул, и всё мгновенно вылилось из его глаз, он обтёр щёки и схватил меня за рукав рясы.

– Если бы это было в государственной парижской опере Palais Garnier, то я громче всех орал бы: «Браво маэстро»! И бросил бы самый большой букет в мире! – дрожащими губами проговорил мой друг.

– Отец Анри, а что случилось? – с непониманием спросил я, посмотрев на Анри, и огляделся по сторонам.

Кто плакал, кто шептал «Отче наш», кто-то опустился на колени, а кто-то просто стоял, широко раскрыв глаза.

– Ты прочёл наизусть 22 псалом, псалом царя Давида, да так громко, на всю округу! – промолвил Анри.

– Да ладно, я его не учил никогда, прочёл раза два-три… Как это может быть? – удивился я и пожал плечами.

Народ заорал: «Благослови Отче, благослови Отче». «Аминь!» – прогремело возле моего уха. Это сквозь толпу к нам пробрался священник, его звали отец Лука, и утащил нас в храм.

Народ ещё какое-то время покричал да и разошёлся. Отец Лука привёл нас к себе, приказал служке принести что-нибудь поесть и вина из «священных запасов». Мы вначале отказались, а затем решили выпить за здоровье, так сказать.

Отец Лука с пристрастием расспрашивал, кто мы и откуда. Мы рассказали, что пришли из обители с юга, а теперь из Палестины движемся в Рим. Священник очень удивился, зачем мы совершаем такое долгое путешествие и петляем, если от Палестрины до Рима рукой подать. После такого допроса мы наспех дожевали предложенную снедь и откланялись, сославшись на дела, в общем, убежали. Придя к своим попутчикам, мы подошли к одному из возниц и расспросили его про Палестрину. Он сказал, что этот город находится совсем недалеко, чуть восточнее Рима. Теперь ясно, почему все, кто спрашивал, откуда мы идём, не сильно удивлялись.

– Палестина и Палестрина, как скажешь, так и поймут, – пробормотал я, Анри кивнул.

Мы решили остаться при обозе и больше не отлучаться, во всяком случае, пока что. Заночевали под телегой, укрывшись шкурами, а утром чуть свет двинулись в путь. Через несколько дней мы были уже в Салерно, в бухте Тирренского моря. Немного помня географию той местности, я понимал, что следующий большой привал нас ждёт в Неаполе.

В Салерно мы не задержались. Видимо, из-за того, что запасы льда не сильно истощились, начальники приняли решение следовать дальше. Анри сбегал на базар и набрал в дорогу фруктов, прикупив заодно кусок ветчины и хлеба. В общем, в пути до Неаполя мы пировали. На привалах у костра мы слушали песни и рассказы про выпивку, кто кого и когда прижимал и любил. Над нами подшучивали, ведь мы старательно изображали удивлённые лица, облачение обязывало. Вот только знали бы рассказчики наши истории!