Но мне решительно нечего было ей рассказать! До того момента, как попала к гинекологу на прием из-за пропавших месячных, я даже не подозревала, что уже не девственница. И когда узнала о том, что внутри меня растет новый человек, долго не могла в это поверить. Не могла принять.

В тот ужасный период, когда Матвей боролся за жизнь, я винила во всем себя. В том, что не знаю, кто его отец и мы не можем обратиться к нему за помощью; в том, что поначалу не хотела принимать факт своей беременности, не была готова стать матерью… Мне казалось – кто-то свыше наказывал меня за все это. И как только не сошла с ума за то время, когда сын болел – не знала и сама.

Понимание, что у меня нет ничего дороже, чем мой ребенок, пришло в тот момент, когда я впервые взяла его на руки. Пусть даже рядом не было человека, который разделил бы со мной это счастье. Именно счастье, равного которому нет.

– Твой папа… – начала я, тщательно подбирая слова для этого самого трудного разговора, – самый лучший человек на свете. Иначе и быть не могло, ведь он подарил мне тебя, – натянула я на лицо улыбку, повернувшись к сыну.

Если бы только мне и правда быть в этом уверенной! Отец Матвея мог оказаться кем угодно – наркоманом или алкоголиком и, как знать, может, именно этот факт повлек за собой проблемы со здоровьем у сына. Этого я точно знать не могла, но если верить моему психологу, то почти наверняка выходило, что этот человек как минимум был… насильником. Ирина Борисовна считала, что моя память просто заблокировала все воспоминания о той ночи, потому что шок от случившегося был слишком сильным.

Я ведь не была какой-нибудь беззаботной тусовщицей, готовой заниматься сексом с малознакомыми людьми. Совсем напротив – мама воспитывала меня в строгости, вбивая в голову, что секс между мужчиной и женщиной может быть только после свадьбы. И никогда прежде у меня с парнями не было ничего большего, чем поцелуи. Поэтому я не могла даже представить, что решилась бы вдруг на подобное развлечение. Такого желания у меня и не возникало – ни до той ночи, ни, тем более, после.

– Жаль, что я не узнаю папу, – сказал Матвей.

Он проговорил это совсем тихо, но я его услышала. И сердце снова сжалось от невыносимого чувства вины. К несчастью, у меня не было иного выбора, кроме как сказать сыну, что его отец погиб.

– Мне тоже жаль, – ответила ему, сворачивая на парковку у зоопарка. – Но у тебя есть я, а у меня есть ты. И это самое главное.

Матвей задумчиво кивнул, а когда вскинул на меня глаза, в них уже светились совсем иные чувства – предвкушение и надежда.

– Мама, а можно будет покормить животных? – спросил сын, когда мы вышли из машины. – Мне так нравится кенгуру! И верблюд….

– Боюсь, что нельзя, – вздохнула я, закрывая старую верную «Рено». – Это очень опасно для них. Но в следующий раз мы с тобой сходим в другой зоопарк, поменьше, где нам дадут для специальную еду для животных. Идет?

– Идет, – кивнул Матвей и я почти расслабилась, радуясь тому, что дети способны так быстро переключаться и менять свое настроение. Но, оказалось, что с выводами я поторопилась.

– Надо нам было позвать с собой дядю Олега! – заметил Матвей, когда мы вошли в зоопарк. – Мне кажется, кенгуру бы ему очень понравилась.

– Он очень занятой человек, Матвей, и ему нужно работать, – ответила я. – Но, может быть, в другой раз он найдет время познакомиться с кенгуру.

Конечно, никакого другого раза не будет и быть не могло по определению. Мы с Матвеем нанесли Олегу Волкову единоразовый визит и вряд ли когда-либо встретимся с ним снова. Для этого просто не было никаких причин.