― Вы тоже из Белграда? ― спросила она. ― Откуда так хорошо русский знаете?

― Да нет, я ваш земляк. Это мои охламоны ваших девушек развлекают, ― произнес он без тени улыбки на большом симпатичном лице, а затем, отвернувшись, стал смотреть на проплывающий мимо заросший деревьями берег.

Кроме деревьев на берегу, по сути, ничего не было видно, да и сама Одра казалась не рекой, а небольшой речушкой со светло-бурой водой.

― Что за вода, как вы в ней купаетесь? ― спросила Екатерина Андреевна у подошедшего Кшишофа.

― Это сток всей промышленной Европы, пани Катя, ― ответил он невозмутимо, ― в ней купаться запрещено.

― И никто не купается?

― Европейцы не купаются не только в реках, но и в Балтийском море.

― А где же вы купаетесь? ― не отставала Катя.

― В бассейнах, ― ответил он, пожав плечами, на такой, с его точки зрения, странный вопрос.

Возвращались с речной прогулки шумной толпой. Студенты брели где-то сзади, время от времени взрываясь хохотом. Преподаватели тоже сбились в кучку, и в центре была Екатерина Андреевна, как всегда, единственная женщина среди преподавателей-технарей. На душе было необыкновенно легко и радостно, и она с трудом сдерживала себя, чтобы здесь на глазах у студентов и профессорско-преподавательского состава со всей Европы не пуститься вскачь бочком приставным шагом, как любила перемещаться в детстве. Возможно, так действовал на неё забавный наряд «а-ля Лайма», который она недавно купила в Риге и до сих пор не могла надеть. Сегодня такая минута настала, и она была в восторге от бирюзового полотняного костюма и от развешанной по нему польской бижутерии. На покупку этого женского счастья ушли все деньги, вырученные от продажи кофе, которое она, бледнея и краснея от страха быть схваченной за спекуляцию, продала на базаре Вроцлава какому-то перекупщику. Теперь эта пластмассовая дребедень побрякивала при каждом шаге и наполняла душу радостью. Мысль о том, что подумают про неё – доцента, строгие коллеги, её не занимала. Тем более сложно было не заметить, что они простили ей её легкомысленный наряд и включились в общую праздничную атмосферу. Представились. Названые имена и отчества тут же забылись, но в памяти осталось, что двое были из Минска, двое из Белгорода, а давешний бородач и его коллега из киевской Техноложки. В лифте, который их поднимал в одну из пяти высоток студгородка, они ехали вместе.

― Приходите к нам в гости, ― чтобы что-то сказать предложила Катя. ― У нас сегодня вечеринка, наши польские руководители придут. С гитарой.

― Мы подумаем, ― буркнул бородач, не отрывая глаз от польской газеты.

Вечеринка затянулась далеко за полночь. В маленькую комнатенку, в которой Екатерина Андреевна жила с одной из студенток, набилось пятнадцать человек: их группа, Кшиштоф, соседка Эльжбета и прибившиеся к их компании киевляне. Руководители с ними не пришли. Эльжбета, забавно перемешивая русские и польские слова, болтала без умолку и практически с первой минуты положила глаз на одного из студентов, называя его на польский манер Викторку. Киевские студенты-технологи, в отличие от своих преподавателей, были веселы и раскованы. Кшиштоф оказался хорошим гитаристом и знал множество песен, и своих, и советских. Сидели бы до утра, но в восемь была назначена экскурсия в горы, поэтому пришлось разойтись. Утром её разбудила Эльжбета. У неё был будильник.

― Да она вообще не ложилась, ― с наигранным равнодушием произнесла Катина соседка по комнате сердитая Римма.

Говорили, что на первом курсе она была влюблена в Виктора, но что-то не сложилось. Вот и теперь Викторку ещё до конца вечеринки куда-то исчез с Эльжбетой, а вслед за ними ушла и раздосадованная Римма.