Еще раз переночевав в машине, я еду вдоль Финского залива прямиком в Санкт-Петербург. Там нахожу самую дешевую квартиру и снимаю ее на четыре дня. Потом покупаю продуктов, и у меня остается 600 рублей.

Заваливаюсь на жутковатый горчичного цвета диван и включаю телевизор. Сегодня я уставшая женщина с дюжиной кошек, которая в выходные любит смотреть новости и передачу “Пусть говорят”. Оказывается, приближается Олимпиада. Я искренне стараюсь возмутиться, когда очередного спортсмена не допускают и заплакать, когда Андрей Малахов произносит прощальную речь на шоу, но всё-таки это мне плохо удается. Я правда возмущаюсь, но тому, что теперь моя жизнь поделена на “до” и “после”. Я действительно плачу, но оттого, что я всё ещё верю, что могу вернуться в “до”. А тем временем, сегодня ровно месяц, как я сбежала. Месяц я игнорирую, становящиеся всё реже звонки от родных.

Будь я в кино, и будь я алкоголиком или наркоманом, мне бы сегодня вручили какой-нибудь жетон. Мне очень хочется такой жетон, потому что я справляюсь. Я не хочу, чтобы мне приходилось справляться, хочу быть обычной, даже, когда грустно и плохо, все равно безоговорочно счастливой. Но я справляюсь. Может и не очень хорошо, но хотя бы пытаюсь. Мой разум скачет с мысли на мысль, к жетонам, к анонимным суицидникам, к группам поддержки. Я уверена, что в таком большом городе, как Питер такие точно есть.

Сегодня я писатель, который ищет достоверности для своей книги (позаимствовала идею из одного сериала). Сижу на неудобном стуле, в каком старом зале советского дома культуры. Тут много грустных людей. Все они потеряли детей.

Когда я вчера искала группы поддержки, я натыкалась на абсолютно разные: группа онкобольных, для тех, у кого кто-то умер от рака, для людей с пищевыми расстройствами, для тех, кто лишился части тела. Больше всего меня порадовало, что они бесплатные.

Я долго выбирала, куда же пойти, это было похоже на начало Бойцовского клуба. В итоге я решила пойти на встречу с психологом, который занимается с теми, кто потерял себя, но пришла чуть раньше и оказалась на встрече родителей, потерявших ребенка. Стулья расставили полукругом, лицом ко входу, так что, когда я заглянула в зал, мне просто пришлось пройти и сесть на свободное место.

Когда я присоединилась, никто не стал спрашивать мое имя, как в фильмах, а просто продолжили обсуждение. Было похоже, что все тут давно и друг друга знают. Некоторые кивнули мне в знак приветствия, но на этом всё.

Они просто говорили. А я слушала.

– У меня чувство, что я просто живу в ночном кошмаре. Только вот тут всё наоборот. Во сне хорошо, а просыпаешься и начинается ад, – произнесла женщина в растянутых трениках.

– А мне, как раз, сегодня приснился мой брат, – ответила на это девушка, сидевшая рядом с полной женщиной. – Первый раз за всё время. Сон начинался с того, что моя сестра плакала. Я спросила ее, что случилось. Она говорила какими-то моими мыслями, мол, странно, что он так резко ушел, ей не верится. Я смутно помнила, что кто-то умер. Но тут дверь открылась, и брат зашел домой. Как миллион раз до этого. Я не могла в это поверить и начала его фотографировать. Он смеялся, уворачивался, но все же сфоткался. Тогда я решила отправить фото маме, чтобы порадовать ее. И еще, знаете, мы как-то грубо шутили, что-то вроде: “Ты что, вылез из могилы, как Ума Турман?”. И он рассказывал что-то странное, ну, знаете, как бывает во сне. Но это почему-то было безумно смешно. Так вот, я решила отправить фото маме, зашла в мессенджер, прикрепляю фото, но отправляется не то. Раз, два, третий. Перепроверяю галерею, всё есть. Но отправить не выходит. Я смотрю на брата, он такой, как обычно, веселый, но почему-то с длинными волосами, как в детстве. А потом мама меня разбудила, но всё равно осталось чувство, будто мы только что виделись.