Огляделся. Лиды во дворе не было. Сердце застучало быстрее. Маятник в груди рухнул вниз. Быстро, почти бегом, я сбежал с крыльца, толкнул калитку. Посмотрел в сторону леса…

Выдохнул.

Лида стояла напротив дома Колебина. Спрятав руки в карманы пальто, она смотрела в сторону старого пятистенка. Вжимала голову в воротник. Локоны вились по ветру чёрными змеями.

– Ты чего убежала? – спросил я, подойдя ближе.

Лида не повернулась. Медленно и плавно она подняла руку и несколько раз провела перед собой, словно сбрасывая невидимую паутину.

– Гнилая кровь, – тихо сказала жена. – Гнилые мысли.

Она стояла, будто загипнотизированная, застыв посреди дороги и уставившись в зашторенные окна кривой избы. Ветер, налетавший из леса, поднимал пыль, клонил к земле заросли крапивы, гремел железом на крыше соседского дома.

– Милая… Всё в порядке?

Будто не слыша меня, Лида сделала шаг вперёд. И тут же отступила – почти отпрыгнула. Поморщившись, словно от ожога, она, наконец, глянула в мою сторону.

– Ты ходил туда днём?

– Да.

– Не ходи больше. Никогда не ходи.

Она вновь взмахнула рукой, согнула пальцы и начертила в воздухе знак – круг с петелькой снизу. Затем взяла мою ладонь, поднесла её к губам и принялась быстро шептать. Слов я разобрать не сумел. Ветер подул сильнее – зашумел ветвями берёз, срывая пожелтевшие листья, а затем вдруг резко стих. Лида отпустила руку.

– Пойдём, – сказала, вдруг улыбнувшись. – Пока совсем не стемнело.

Не понимая, что происходит, я посмотрел сначала на собственную ладонь, затем на соседский пятистенок, а после – на жену.

– И что это было?

– Заговор. Ты поранился днём.

– Можешь объяснить нормально?

– Кот… Просто не ходи в этот дом. Он забирает жизнь.

Лида посмотрела на меня измученно, и я понял – не разумом, но интуицией – лучше оставить жену в покое. «В конце концов, она знает, что делает».

Перехватив пакет из руки в руку, я поцеловал Лиду и кивнул в сторону березовой рощи.

– Ты права. Идём. Нас ждёт река.

***

Над водой стелился туман. Клубками, рваными нитями полз в заводи сквозь заросли камышей, поднимался по тёмному песку к поляне, оседал каплями на листьях лозняка. Земля дышала сыростью, увядающими травами, осенью.

Мы с Лидой сидели под ветвями одиноко растущей берёзы, словно дети, спрятавшиеся в домике. Развели костер, и теперь жарили хлеб, держа тонкие прутики над танцующим огнем.

– У тебя корочка подгорела, – сказал я жене. – Подними повыше.

– Это специально. Чтобы громче хрустеть.

Я взял с земли кривую березовую палку. Поворошил прогоревшие дрова, сбивая их поплотнее. В углях пеклась укрытая золой картошка. Конец палки загорелся, и я прикурил от неё сигарету.

– Дай мне тоже, – попросила Лида.

Отдал ей свою, а себе достал из пачки новую.

– Опять обслюнявил весь фильтр, – жена в шутку поморщилась. – Что за привычка?

– Считай, это мой поцелуй.

Лида улыбнулась, и я подмигнул ей, щурясь от кислого дыма, лезущего в глаза. Отсел чуть в сторону. Почувствовал, как закружилось в голове. Бутылка анисовой была наполовину пуста, и всё вокруг казалось таким мягким, нежным, живым. Где-то в кустах квакала лягушка. «Грозу зовёт» – вспомнил я слова Лёпы. Тут же, словно в подтверждение, зашумела трава от налетевшего ветра, зашевелилась листва на березе. Волосы Лиды взметнулись и упали обратно на плечи.

– Нужно было шапки брать, – сказал я. – Продует.

Жена взглянула на меня насмешливо, чуть приподняла одну бровь. Я быстро вспомнил.

– Чёрт.

– Забудь. Не бери в голову.

Удивительно, как ей удавалось говорить об этом так легко. Неужели она и вправду настолько привыкла видеть смерть в зеркалах, что перестала её бояться? Или просто делала вид? В конце концов, Лида ведь кричала, когда открыла тот шкаф. И потом, когда рассмотрела отражения в шкатулке…