– Ты, дурак, намерился витяжествовать, пока не убьют?

– Я…

– «Я»! Зачем ко мне в дружину пришёл?

– Воином стать…

– А воинство, сказывал, тебе на что?

Светел уставился на свою руку, теребившую одеяло. Смолчал, только уши начали рдеть, а за ними всё лицо.

– Будет уже мальчонку корить, – подала голос Ильгра. – Все мы не с жиру железные рубашки примерили. А потом… Во что сердце вложишь, то затягивает, тебе ли не знать?

– Я брата не забыл, – пробурчал Светел.

– Значит, – сказал Сеггар, – способен постичь: дорога твоя зубцами идёт. Локтевину проскочишь, увязнешь. Вовсе с косогора покатишься!

А сам смотрел на Ильгру и видел: она тоже вспомнила, как парень дрался из осыпи. Тайменьей по́скачью, клубом ярого пламени!

Такому торный путь не указ, он свой проторит.

Такое пламя нужно уметь обуздывать, направлять. Только время на бережное пестованье кто ж даст…

– А потому внимай, неслушь сопливая, – приговорил Сеггар. – Отлежитесь с Крагуяром у доброго Геррика, ему велю в дружину идти, а тебе не велю. Тебе уготовляю путь в Шегардай, к молодому Эрелису.

Над Устьем, неподвластным морозу, над голыми мачтами кораблей с криком и дракой носились серые чайки.

– Теперь ты. – Сеггар перевёл взгляд на Крагуяра. – Дурак ещё горший. Куда на Ялмака сунулся, головотяп? – Крагуяр молчал, и воевода вновь обратил взгляд на Светела. – От одного он, как от мухи, обухом отмахнулся, второго лезом зацепил… а я теперь отроков обоим на замену бери?

– Воля твоя, отец, – безразлично, не открывая заплывших чёрной опухолью глаз, пробормотал Крагуяр.

Светел заартачился:

– На что в Шегардай? Мне в столицу, к вельможам…

«Я сын царский. А Эрелис что? Ветвь младшая…»

Неуступ грозно свёл брови:

– Поучить бы уму-разуму, ан боюсь душонку вместе с глупостью вытрясти. Пойдёшь, сказано, в Шегардай, да смотри мне, не вздумай в одиночку пуститься. Приказываю сопутного поезда ждать… Что опять рожу кривишь?

– Дикомыту на лыжнице гнездари не това…

– Прикажу, – перебил Сеггар, – с котлярами пойдёшь, не то что с левобережниками. Они вона за сиротами поезд снаряжают!

Светел вмиг ощутил себя ничтожным мальчишкой, а Неуступ продолжил:

– В Шегардае к царевичу приглядишься. Был он мой подкрылыш… да с тех пор как отпустил я орлёнка государству учиться, годы минули.

Светел на время позабыл о жгучих собственных горестях. В беспощадных глазах Неуступа ему приоткрылась тревожная, грустная глубина. Наживи-ка полную голову седины, потом оглянись – снег да ветер, и ни тебе родного угла, и приёмные сыновья – одни смертью пали, других покалечило, третьих в неведомую даль унесло. А воеводе опять вставать впереди, вести Царскую путями чести и правды.

– Там наши при нём, – неловко выговорил Светел. – Косохлёст, Нерыжень…

Сеггар вздохнул. Подпёр кулаком бороду.

– Им между царевичем и смертью стоять.

«…А не мысли его заветные сторожить». Сеггар не сказал, но Светел услышал. Сразу вспомнилось, какими потерянными заменки ждали Мадана. Он спросил:

– И… что мне?

Было больно. Едва притихшая рана выворачивалась наизнанку, защелинами, надсадинами расползалась по всей спине.

– Не знаю, – глухо проговорил Сеггар. «Что мог, сделал, а над прочим не властен». – Знаю только – отныне идти тебе путём царским, путём заповедным. Орлёнка я красному боярину Трайгтрену с рукавицы на рукавицу пересадил. Тебе – своим лётом лететь.

– А… Эрелис? С ним что мне?

– Не знаю, – повторил Сеггар. – Я воитель, не царедворец. Призовёте мечом и щитом державу оборонять, приду сразу. А меж собою сами рядитесь, вы братья.

«Погляжу ещё на этого брата…» Ума хватило смолчать. Светел смотрел на воеводу, слыша внятное: «И я обоим отец. Увидим, какова мне цена…»