– Ладно, прости, проехали, что дальше? Грин, тоже переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший школяр, пробормотал какие – то извинения.
– Дальше просто, – демонстративно вытирая кровь, сказал Коста. – Напьешься в каморке моей женщины, она вытащит тебя в зал, и бросит, за каким ни будь столиком. Легионеры тебя сами подберут.
– Согласен, – кивнул Бард и, сунув в руки Грина вторую фасолину, шепнул, – отцу.
Через десять минут, переодетый в костюм Бард, сидя в уютной комнатушке, потягивал пакетированный виски в компании симпатичной женщины лет тридцати и с умилением слушал ее весёлую щебетню. «Что же с ней будет, когда Коста улетит на станцию», – вяло подумал он. Но после второго пакетика, алкоголь сделал свое дело и Бард начал проваливаться в приятное забытье сна, без сновидений. Он еще чувствовал, как его поднимают нежные, но сильные руки. Понимал, что куда-то бредет, едва переставляя ноги, слушал глупое и назойливое Бум, Бум – бум, Бум, буму, бум. После чего, реальный мир и звуки стали медленно таять и последним штрихом, стало расплывшееся в улыбке щербато – страшное лицо, рыжеволосой девчушки с минус первого.
Inter maiores (Главный среди старших)
Если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды
злым роком – я подчиняю себя злому року;
если я приписываю их измене – я подчиняю себя
измене; но когда я принимаю всю ответственность на
себя я тем самым отстаиваю свои человеческие
возможности.
(Антуан де Сент-Экзюпери. Военный летчик)
Джойс Гриден, редко выезжал из своего поместья. Он как старый скупец, бережно хранил остатки роскоши доставшейся ему в наследство. Заработанная, трудом многих поколений, пережившая потрясения и революции, и даже, ядерный пожар последней войны собственность Джойса, представляла жалкие остатки былого величия семьи Гриденов. Сейчас он сидел на веранде в кресле-качалке прикрытый пледом от сырого осеннего ветра и разглядывал небоскребы Евразии-3, окружавшие его поместья и нависавшие над ним словно, морские утесы над терпящим бедствие парусником. Конечно, поместье было под куполом, который сжирал почти треть дохода от аренды принадлежащих ему земель. Конечно, и сырой осенний ветер, и запах моря, были всего лишь продуктом работы дорогостоящей климатической установки. Но отказаться от этих призраков былой, нормальной жизни, Джойс не хотел и не мог. Единственный слуга, старый Оливер, которого мог позволить себе Джойс принес сильно разбавленный, зато настоящий шотландский виски и трубку с настоящим табаком, заботливо поправил плед и доложил, что Грин, прибывший вечерним геликоптером, через пять минут имеет честь навестить отца. «Приготовь чашечку глинтвейна и вынеси сигары», – приказал Джойс. Сэр, чопорно произнес Оливер, позволю себе заметить, но сигар осталось всего 5 коробок, я имею в виду настоящих сигар. Да знаю я, отмахнулся Джойс. Двадцать бутылок настоящего виски, восемь фунтов настоящего табака, тридцать упаковок настоящего чая, две дюжины бутылок портвейна и пять коробок сигар – это все, что оставалось в запасниках поместья Гриденов. Но Джойс поклялся себе, что как бы не повернулась судьба, а по одному экземпляру каждого продукта он оставит. Чтобы в том необозримо далёком будущем, до которого он может и не дожить, люди начав производить настоящие продукты, могли сравнить вкус и хотя бы приближённо создать то, что когда то было утрачено, как казалось навсегда. Конечно, и сейчас, пусть в небольшом количестве, но выращивались и хлеб, и табак, и все что веками производилось людьми на полях и фермах. Но стоили эти, так называемые натуральные продукты неимоверно дорого. При этом, истощённая и перенасыщенная химикатами земля, не могла дать этим продуктам настоящего вкуса.