От прежних друзей остались лишь кивки друг другу в сторону, встречались они редко, он о них не вспоминал, они о нём, наверное, тоже.

Был май и прозвучал гром, но не за окном, а фразой:

– Я должна была давно тебе об этом сказать.

В голове Василия, мысли зашевелились роем растревоженных пчёл: «она замужем», «у ней кто-то есть», «я ей не подхожу».

Девушка, чуть сглотнула воздух продолжив:

– Это нелегко говорить, да я и не решилась бы. Даже не знаю, как начать…

Парень молчал, терпеливо выжидая страшную весть, лишь прокручивая в голове: «кто он?», наверное, какой-то интеллигент, не матерится, не курит. Наверное, одногруппник.

– Я болею. Я… – голос дрогнул. – Это неизлечимо. Это ненадолго. Я… Мне… Это всё серьёзно. И я не хочу, чтобы ты тратил время на меня.

Это она придумала. Вежливо указывая ему на дверь. Придумала. Она что-то говорила, говорила странные и непонятные фразы, что-то про сердце, что-то про сложность, а он молчал и думал. Как же так? Он воспринял всё, как оправдание. Вечером они не пошли гулять, а он пошёл один домой, но её бабушка, Янина Дмитриевна, пыхнув:

– Вася, подожди, проводишь меня до магазина. Нужно хлеба купить, ноги почти не идут.

– Я принесу.

– Нет, нет. Мне нужно пройтись, расходится. Подожди.

Он подождал, и спускаясь по ступенькам сталинской высотки. Бабушка подтвердила все слова внучки, но легче ему не стало. Уж лучше бы это всё было просто выдуманным оправданием.

– И что, никаких средств?

– Никаких.

– Сейчас же…

– Мы всё испробовали и куда только не ездили. Одно заболевание лечится теми препаратами, которые нельзя при другом заболевании. И снова обратное, второе заболевание можно урезонить, но это усугубляет первое, давая ему прогрессировать. – Пожилая женщина чуть всхлипнула, глотнула воздуха, взвела глаза вверх, прямо в мрачное к небу. – Она не хочет об этом говорить и поэтому тебе сразу не сказала. Да, мы и не думали, что так получится. Прости, Вася. Прости милый, но ей трудно. Её жизнь может даже и не годами уже измеряется.

Бабушка растёрла слёзы по щекам, махнула рукой, шепнув: «иди, иди, пожалуйста, и не обижайся на нас».

Он пошёл.

Шёл долго и пыхтел, его разрывало на части, он словно чего-то лишился, но чего? Ему было плохо, спасло привычное. Дома родители всё в той же пьяной эйфории. На кухонном столе недопитая бутылка, хлебнул раз, хлебнул два. Сходил в магазин, приобрёл ещё одну. Пил и курил прямо в своей комнате, сидя на полу. Слёзы катились по щекам впервые, а проснулся он от топота ног и шума голосов в комнате, лёжа на полу среди двух бутылок, одна совсем пустая, вторая чуть начата и смятая коробка сока, ещё окурки сигарет рассы́пались по полу. Он был в саже, а в зеркале узнавал себя привычного, того Василия полугодичной давности.

– А вот и сынок явился. Ты допил? – Пыхтел папаша на кухне. – Вот же паразит. Полип! Вот кто ты! – Выкрикнул мужчина окончание фразы.

– На… – Василий принёс из комнаты недопитую.

– Сынок, – всплеснул руками папаша, забыв только, что сказанное про полип и иждивенец. Они приговорили втроём бутылку, сходили ещё за двумя.

Звонила крёстная, но, услышав пьяный голос племянника, разразилась бранью. Она звонила ещё через два дня, но снова так же.

Деньги закончились, и он пошёл к ней клянчить в долг. Кристина выставила его за дверь, обругав, на чём свет. Возвращаясь домой, всё ещё хмельной, встретил бывших друзей:

– Ну, что как богиня? – Сенька не мог пережить до сих пор той размолвки. – Хорошо, даёт?

Снова завязалась драка, а утром он обнаружил фингал под глазом и кровавую ссадину на губах.

Кто-то верит в судьбу, кто-то в провиде́ние, а кто-то и в существование приведений. Что, это было, он не узнал, но точно не последнее. Она была вполне из плоти и крови, старенькая, дряхленькая, но всё ещё бойкая. Ворчливая, с извечными придирками, соседка по площадке Дарья Петровна. Подёрнутое рябью морщин лицо, обрамленное коротко стриженными, почти по-мальчишески волосами. Белёсость седых с чуть лиловым оттенком волосы оттенял цветастый платок на шее, прямо поверх воротника зелёной куртки, всё это делало соседскую старушку схожей с черепахой.