Мало кто знает, как удручающе выглядит 99% поступающих на редактуру статей, на этот раз, однако, на моем столе лежало грамотное, интересное и изящное исследование об орнаментике раннесредневековых фибул – застежек для плащей. Оно требовало лишь небольшой стилистической правки, но даже на ней я не могла сосредоточиться. Мысли уплывали за горизонт в то невозвратное время, когда я была еще беззаботной и свято верившей в свою счастливую звезду дурешкой. Сейчас эти годы казались абсолютно безоблачными: память – удивительная вещь, она может спрессовать годы в один безмятежный летний полдень, где нет места печали и заботам. На самом деле они, конечно, присутствовали, но растаяли, не оставив следа.

Вернул меня в сегодня звонок: наш художник Юра просил уточнить, что решили выбрать для иллюстрации статьи – фотографии или графические реконструкции. Мы отобрали четыре прорисовки фибул, позволявшие хорошо разглядеть изображения змеев; я смотрела на руку Юры, попавшую в кадр, и неожиданно вспомнила крупную чуткую руку, перебирающую струны и негромкий голос… Но это был совсем иной сюжет: год назад Наташа Федорова приглашала всю редакцию на новоселье; гитариста звали Стасом, он работал вместе с Наташиным Вадимом и тоже был приглашен. Худощавый, смуглый, с заметной сединой в темных волосах, «он приходил с гитарой за спиной, свидетельством беспутности и дара». На самом деле гитара была хозяйская, и по тому, как его просили сыграть, было очевидно, что он являлся постоянным участником федоровских застолий, я же не была в подобной ситуации со студенческих лет и сидела напротив него как завороженная, правда, недолго: звонок в очередной раз заумиравшей тети Любы быстро вернул меня домой. «Когда-нибудь я к вам приеду, когда-нибудь, когда-нибудь…». Полная безнадежность этого «когда-нибудь» вновь сжала сердце, и в поисках спасения я кинулась к своим фибулам-оберегам.

После обеда я принялась мучить телефон, но тетя Люба не отвечала, хотя давно должна была проснуться. К четырем часам я уже не находила себе места и, прихватив статью, поехала домой.

Квартира встретила пугающим безмолвием, и я в отчаянии прислонилась к дверному косяку: тетя Люба, видно, все же поехала в банк, и это при ее-то утреннем состоянии… Послонявшись в тревоге по комнатам, я принялась готовить ужин, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей.

Я терла морковь для салата, маленькие оранжевые стружки быстро наполняли пиалу. Мы с тетей Любой были вегетарианками, не по убеждению, просто так складывалась жизнь. Нарушала я этот многолетний пост очень редко, последний раз все на том же обеде у Наташи. Зато, когда спрашивали, как я умудряюсь выглядеть так молодо, с умным видом советовала: откажитесь от мяса и сладкого. И еще от семьи, детей, надежды – но это уже так, реплика в сторону. Счастливая, говорили мне, какая сила воли! Да, трудно только первые десять лет…

За окном быстро темнело. Вот уже и чай допит, и посуда помыта, а тети Любы все нет. Господи, что может сделать старая больная обманутая женщина? Ведь с нею и разговаривать никто не станет. Эти прохиндеи из «Финико» наверняка давно нежатся под ласковым солнцем где-нибудь на Мальдивах, потешаясь над обобранными простаками. Циники-профессионалы, что с них взять.

Звонок в дверь буквально сдернул меня с табурета, я кинулась в коридор под непрекращающееся дребезжанье и открыла, даже не глянув в глазок.

– Боже мой, тетя Люба!

Ее завела в квартиру наша дворничиха Ханифа, тетка шаталась как пьяная, мы принялись ее раздевать, и Ханифа забасила:

– Гляжу, качается, думала, выпивши, да так это непривычно показалось. Подошла ближе – вроде, не пахнет, спрашиваю, а она бормочет, и слов не разобрать. Вижу, нехорошо выходит, положить человека надо. Насилу довела.