– Утихает на время после того, как ставит меня на место. Или когда доводит до слез.

– Вот отсюда и будем танцевать. Вы должны лишить ее этого состояния послеобеденного удовольствия.

– Но как?

– Не реагируйте на ее провокации, вынесите ее за скобки. Представьте, что вы – большая подушка: она бьет, а вам не больно. Поняв, что ей десерта больше не получить, она со временем угомонится. Правда, это потребует от вас терпения.

Конечно, поначалу у меня получалось плохо, я оправдывалась, пыталась защищаться, что только добавляло масла в огонь, но в конце концов все же научилась гасить ее выпады. Внешне, конечно, на самом деле они меня все равно ранили. Дважды я делала попытку сбежать: тетка давно была в состоянии сама себя обслуживать, даже ходила вполне нормально. Первый раз я уехала домой после защиты диссертации, но через неделю последовал душераздирающий звонок из Москвы, и родители выпнули меня обратно. Вторая попытка состоялась через четыре года, но схема возвращения была той же, и я ясно поняла, что на сочувствие близких рассчитывать не приходится (издали я лелеяла надежду, что они меня поймут и как-нибудь спасут), и сдалась. Ноша была мне не по силам, но дома до этого абсолютно никому не было дела: я почувствовала себя отрезанным ломтем. Последний раз я летала в Новосибирск на похороны отца, семь лет назад.

Будильник зазвенел, я испуганно дернулась и нажала кнопку. Услышала ли его тетя Люба? Услышала, естественно. Она вошла на кухню, едва я села за стол, и на мое «как вы себя чувствуете?» ответила с привычной язвительностью:

– Жива, как видишь. Небось, надеялась, что окачурюсь? На себя посмотри: вон какие пятаки под глазами.

– Вчера было много правки, я устала.

– Как же, довелось червяку поработать на веку. Меня не обманешь: одни мужики на уме, вот и бессонница.

Я принялась считать цветочки на клеенке. Она потянулась к приемнику, и в ответ на усилие звонкий молодой голос объяснил, что кофе «Максим» – лучший друг человечества. А потом пошли утренние известия, и я сжалась, ожидая удара.

– Главной экономической новостью остается крушение банка «Финико», – сообщил диктор. – Среди его вкладчиков…

Я боялась поднять глаза. Руки тетки вдруг странно задергались, потом застыли, я услышала частое свистящее дыхание, и она встала, цепляясь за ручку холодильника. Я взглянула на нее и вконец перепугалась: перекошенный рот, блуждающий взгляд, судорожные движения.

– Тетя Люба, вам надо лечь, пойдемте…

Она позволила увести себя в спальню, сидя на кровати, сунула таблетку под язык, но, когда я попыталась ее уложить, резко меня оттолкнула:

– Я им покажу, я им всем покажу…

– Потом, потом, а сейчас надо лечь, – пыталась я ее успокоить.

Она ударила меня по руке:

– Уйди, это все ты накаркала! Ну я им покажу!

– Конечно, вы разберетесь, но потом, а сейчас надо немного полежать.

Я говорила и говорила, укладывая ее в постель, укрывая одеялом, и сопротивление постепенно ослабевало, минут через двадцать она задремала, и я смогла пойти на работу.

Режим у нас в редакции особой суровостью не отличался, раньше он был более строгим, однако сейчас интерес к проблемам археологии упал, выживали мы в основном за счет грантов. Тираж книг сократился на порядок и количество предлагаемых к публикации статей тоже заметно уменьшилось. По-настоящему верны науке оказались лишь стойкие шизофреники, которые продолжали слать нам свои изыскания о визитах инопланетян, берестяных календарях древних тунгусов и культе белых волков у праславян, и адепты Фоменко, доказывавшие, что монголо-татарское иго – миф, на самом деле Чингиз-хан – это Юрий Долгорукий, а Среднюю Азию и Китай завоевали древние русичи. Лексика этих опусов была весьма далека от академической и годилась скорее для репортажей с театра военных действий, наш маленький бумажный бастион стойко держал оборону, вызывая ожесточенные атаки непризнанных гениев. В общем, я жила в мире не столько прекрасном, сколько яростном.