Доктор надменно усмехнулся. Он опустил Катю.

– Починить? Нет, дитя. Пока только заштопать можешь. Починке тоже нужно учиться.

Слова Доктора ударили Катю. Она онемела. Все её усилия, вся её гордость – всё это разбилось о его слова: «Заштопать». Это звучало так грубо, так незавершённо. – Идём, нас ждут уроки, – спокойно сказал Доктор, уже направляясь к двери. Катя, словно марионетка, пошла за ним.

Они шли по знакомым коридорам и вскоре оказались перед дверью, ведущей в настоящую операционную. Она уже видела её раньше, но никогда не заходила так далеко. Это было большое, плохо освещённое помещение, наполненное холодным блеском металлических инструментов. Запах здесь был более концентрированным – кровь, антисептик, что-то гнилостное и сладковатое. Катя уже почти привыкла к этому смраду, но всё равно он вызывал в ней тошнотворное чувство.

На огромном железном столе, в центре комнаты, лежала гигантская туша настоящей, свежей свиньи. Её розовая, ещё тёплая плоть контрастировала с холодным металлом стола, и от неё исходил резкий, живой запах крови и внутренностей. Катя вздрогнула и крикнула, закрыв лицо руками. Это было не то же самое, что остывшие, уже начинающие разлагаться куски мяса в их «классе». Это было… почти… живое.

– Продолжим наши уроки, – равнодушно произнёс Доктор, а затем, словно поставив точку в этом моменте, закрыл за собой тяжёлую дверь, оставляя Катю один на один с её новым кошмаром.

У неё будто отключилось сознание, и всё, что происходило, выпало у неё из памяти.

Вечером того же дня Катя вышла из операционной. Она была вся в поту, волосы прилипли к лицу, а в глазах застыло странное, отрешённое выражение. В руках она крепко сжимала небольшой, аккуратно отрезанный кусочек свинины – часть своей "домашней работы". Теперь это был её ритуал – приносить "трофей" с урока и практиковать швы в своей комнате.

Но тошнотворный рефлекс, вызванный часами работы со свежей плотью и кровью, не оставлял её. Ей стало нестерпимо душно.

– Можно… можно мне выйти? – прохрипела она, будто в лихорадке, обращаясь к одному из бандитов, стоявших у двери. – Подышать… куда-нибудь, где нет этого запаха.

Бандит, явно удивлённый её просьбой, кивнул. Доктор, заметивший её состояние, тоже разрешил. Ей неспешно, под конвоем, открыли тяжёлую дверь, ведущую наружу.

Катя сделала шаг за порог.

Впервые она оказалась на улице.

Вечерний воздух, холодный и влажный, ударил ей в лицо, резко контрастируя с затхлым запахом подвала. Это был настоящий воздух. Не тёплый, спёртый воздух внутри помещений, не холодный, но всё равно мёртвый воздух подземелий.

Это был воздух, который пах сыростью, озоном после недавнего дождя, далёким дымом костров и чем-то неуловимо зелёным, живым.

Она подняла голову и увидела небо. Не тусклую лампочку, не грязный потолок, а огромное, тёмно-синее полотно, усыпанное первыми робкими звёздами. Оно было бесконечным. Ветер шевелил её волосы, принося запахи, которые она никогда не знала – запах земли, камня, какой-то неведомой, дикой жизни.

Мир вдруг стал огромным, живым, пугающим и невероятно реальным. Она втянула воздух полной грудью, чувствуя, как он заполняет её лёгкие, очищая изнутри. Это был глоток свободы, пусть и короткий, но до мурашек пронзительный.

Тошнота подкатила вновь, едкий привкус крови и свинины стоял в горле. Катя сделала вид, что её сейчас вырвет, прикрыв рот рукой.

– Блевать не у дверей, сопля! – рявкнул один из бандитов, хмуро наблюдавший за ней. – Иди за поворот. Там можешь хоть обрыгаться.

Они были уверены, что она не сбежит. Да и куда ей бежать? Она никогда не видела ничего, кроме этих стен, не знала улиц, не понимала, как выжить вне этого подземелья. Побег для неё был бы верной смертью, и они это знали. Она была слишком мала, слишком долго взаперти.