Пелагея кивнула и, закрыв лицо руками, горько заплакала.

– Ты поплачь, поплачь, – произнёс священник, погладив Пелагею по голове, – искренние слёзы, они завсегда душу омывают. Да на службу следующую тебя с мужем жду.

Поднявшись, батюшка направился к двери. Агафья подошла к Пелагее:

– На столе трава лежит, пей, да о плохом не думай, – сказала она. – Бог милостив, всё уравняет. Мужу спасибо скажи, что вовремя спохватился. Наведаюсь к вам на днях о здоровьице справиться.

Выйдя на крыльцо, Агафья застала Мирона, беседующего со священником.

Бледный, с тёмными кругами под глазами от бессонной ночи, он часто кивал, выслушивая старческие наставления.

– Спасибо, тётка Агафья, – произнёс Мирон, когда знахарка подошла к ним.

– Богу спасибо скажете, когда в храм придёте, – ответила она ему. – А сейчас к жене иди, да в тишине побудьте, души свои послушайте. Поймите, как быстро сети свои лукавый расставляет и как легко в них попасть, с пути правильного сбиться. Чтоб больше никогда не возникало желание к черноте обращаться.

На этих словах они и разошлись. Мирон пошёл к жене, старый батюшка в храм, а Агафья к себе домой…

Пелагея своё слово сдержала, на каждую службу бегала. И коли тоска и уныние по ребёночку умершему на сердце ложились, неслась девка в храм, своими словами, как могла, у Бога милости просила. А спустя пару месяцев поняла, что понесла. То-то радости было!

Знахарка частенько к молодым захаживала. Пелагея её теперь как мать почитала, за советом да помощью – только к ней.

Ко времени разродилась, дочку Агафьей нарекли. Мирон в ней души не чаял, и крестил её старый деревенский священник.

А окрестивши, сказал матери – вот оно, главное доказательство милости Божией к тебе!

– Ох, Любава, Богом тебя заклинаю, забери моего Андрейку к себе, – причитала Дарья. – Чует моё сердце, нехорошее случиться может. Лучше разлука, чем смерть моего мальчика.

Любава повернула голову и посмотрела на тщедушного Андрейку, сидящего на скамейке у печки и по-детски болтающего тонкими ножками.

Когда-то сёстры жили вместе, но года подошли, и старшая Дарья вышла замуж за Никодима и переехала к мужу в дальнюю деревню. А младшая Любава осталась с больной матерью, которая вскорости померла. Отец их от чахотки помер задолго до замужества дочери. Мать хорошо сестёр воспитала. Добрые, трудолюбивые, на всякую беду отзывчивые. Правда, хоть Дарья и была старшей, а всё ж Любава главенство в семье держала. Старшая сестра мягкая, как глина, – лепи из неё, что хочешь. На это Никодим и купился. Хорошая семья у них была.

Муж на жену не нарадовался.

А вот Любаве, в отличие от сестры, палец в рот не клади: мигом всю руку оттяпает.

Высокомерна, строга, – правда, что уж говорить, красы неписаной девка. Лучшие ребята с окрестных деревень к ней свататься приезжали, только всем от ворот поворот давала.

Пока маменька жива была, всё охала:

– Ох, доченька моя, унаследовала ты прабабкин характер, так смотри судьбу её не унаследуй.

Так вековухой и останешься, кому в старости нужна станешь? Любава на эти причитания с улыбкой смотрела. Не вступала в пререкания с матерью, старость уважала, да и мысли свои на этот счёт имела.

Прабабка Любавина не простая была. И хоть век без мужа да дитё в подоле принесла, а всё ж счастливую жизнь прожила. Лекарствовала помаленьку. Травками да молитвами от хворей и страстей лечила. За чёрные делишки не бралась, людям не навязывалась. Побаивались её в деревне: характер был не сахар.

Вот Любава норов прабабкин и унаследовала. Да не только норов! Тоже знахарничала помаленьку. В травах хорошо разбиралась. За заговоры бралась. А уж кого на помощь призывала, то кто ж знает. Люди разное говорят, да она не перечит. Что хотят, то пусть и думают. Гордо девка по деревне ходила, цену себе знала. В беде никому не отказывала, детишек завсегда лечить бралась. Сколь её боялись, столь и уважали.