Ритмы и движения, игривый штрих и случайный взгляд – зеркало её вечного обаяния. Она – лёд, способный растаять лишь в руках тех, кто способен оценить её истинную натуру, ведь в её глазах заключено вечное понимание страсти и трагедии, и только самый искусный знаток сможет разглядеть за тонкой гранью её ощущения прелесть и боль, переплетенные в один бесконечный танец. Нигма знает, как играть на струнах души, её смех – это мелодия, сладкая, как неоправданное счастье, но и печальная, как осенний дождь. Она соблазняет мир своими тайными истинами, оставляя за собою следы уверенности и загадок.

Здесь, в поместье лорда Хаоса, в этом безмолвном пространстве, она преображается, как утренняя роса, которая начинает танцевать под первыми лучами солнца. Она знает, что каждый её шаг – это вызов, каждая улыбка – искушение. А когда ночь окутывает землю своим чёрным покрывалом, Нигма становится самой собой, освобождаясь от оков и искажённых представлений, которые накладывает на неё общество.

Где-то в глубине её сердца таится тайна, которую не достать. Это как дуновение ветра, которое навсегда ушло – оставляя лишь шёпот в ушах и волнующие воспоминания о том, чем она могла бы быть. Она исследует свои пределы, вновь и вновь сталкиваясь с собственными страхами и страстями, как если бы это был последний танец перед крушением. Мудрость и безумие, свобода и цепи – каждый день, проведённый с ведьмой, становится удивительным путешествием сквозь её внутренний мир, наполненный парадоксами и контрастами, которые обещают величие и одновременно наполняют сердце тревогой.

                               ***

Джоанна прекрасно осознавала, что Иварт терпеливо ждёт её, но не могла заставить себя подняться с удобного кресла, словно вросла в него, превратившись в часть старинной мебели. Тяжёлый груз вины, сдавливающий её плечи, за своё эгоистичное и недостойное поведение по отношению к тем, кто искренне её поддерживал и верил в неё, казался невыносимо давящим, словно змеёй обвивая её позвоночник и грозясь раздавить, словно безжизненную лягушку на лабораторном столе. Внутри неё, словно в затхлом болоте, неминуемо нарастала лужа страха и стыда, смешанных с мучительными уколами жалости к себе. Ей совершенно не хотелось, чтобы эти терзающие, мучительные чувства стали известны ему, чтобы он увидел её такой слабой и жалкой.

– Джоанна, сколько тебе лет? – внезапно спросил он, и его голос прозвучал как будто сквозь толщу воды, доносясь откуда-то издалека.

Она вздрогнула от неожиданности, внезапно осознавая, что по-прежнему находится в его просторном кабинете в поместье. Счёт времени давно потерян в круговороте этих странных, пугающих событий, и она уже не понимала, сколько прошло времени.

Двадцать? Двадцать один? Её память, казалось, намеренно играла с ней в злую шутку.

– Зачем ты это спрашиваешь? – резко ответила она, нахмурившись и сверля его подозрительным взглядом. – Решил напомнить мне о нашей разнице в возрасте, чтобы я не забывала, кто здесь главный?

Иварт, словно не заметив её колкости, в ответ лишь тихонько засмеялся, спокойно и расслабленно, становясь невыносимо привлекательным, и внутри неё, словно цветок, медленно распускающийся под лучами солнца, что-то робко сжалось. Это была надежда – трусливая и застенчивая искра, едва заметная, но, всё же дающая о себе знать. Она признавала, что всё ещё любит Кьерана, и это чувство, словно старый шрам, не исчезнет просто так, за несколько коротких дней или даже долгих лет. Но было бы глупо и нечестно отрицать, что она испытывала сильное притяжение и к Иварту, к его таинственным, глубоким глазам, словно бездонным омутам, в которых, как ей казалось, она могла утонуть.