– Ещё бы! С таким брюхом! – прожевала Оливия.

– Что бы ни было в завещании, – сказал Алексей, – я свою долю отдам страждущим. Вы даже не представляете, как много в благополучной вроде бы Северной Тонге нищих! Я считаю просто недопустимым позволять себе жить в таких хоромах, скупать дорогие картины, в то время как…

Вольф встрепенулся:

– Картины он обещал передать в национальный музей Северной Тонги! Картины принадлежат искусству!

– Но они недёшевы, – заметил Иржи.

Вольф поджал губы:

– Мне они не нужны. Музею!

– Всё, что нужно мне, – мечтательно сказала Оливия, поигрывая ложечкой, – это маленький ресторанчик на Гегель-штрассе, который папа когда-то для меня и открыл.

– Обжора, дочь обжоры, – ласково сказал Иржи жене.

– И где он умер, – Алексей не хотел, чтобы Оливия об этом забыла.

– Проект памятника уже разрабатывается. Прямо там, в ресторане. Отец сидит за столом, приветственно подняв бокал с вином.

– Всё-таки кое-что возьмите себе, – сказала Натали, доверительно глядя в глаза Марии. – Хотя бы на медицинское обследование. Тебе уже тридцать пять, Мария…

– Мама, – Алексей был недоволен.

Мария поджала ненакрашенные губки:

– Если Господь детей не дал, значит, так тому и быть.

– Господь дал нам медицину, – вздохнул Иржи. – И не пользоваться ею – святотатство.

– Был бы у нас с Нальдо маленький домик где-нибудь на окраине, где виноградники, – что нам ещё надо?

– Я уверена, Шура, что Фридрих Андрей вам с Рейнальдо что-нибудь оставил, – Натали всё пыталась поставить на место прислугу, сидящую за одним столом с ней.

Шура смутилась.

– Так… я ничего… просто… госпожа Лизавета говорила…

– Но вы всё-таки погодите, – продолжила Натали. – Вы нам ещё пригодитесь здесь!

Гай проницательно посмотрел на Натали:

– А ты так уверена, что дом он оставил тебе?

Натали посмотрела на Гая со злостью, а над столом повисла неловкая пауза. Иржи попытался сгладить:

– Ну, чего гадать? Надо взять да посмотреть!

На лице Елизаветы проступило страдание.

– Может, всё-таки после ужина?

Гай презрительно оглядел лица.

– Всем так не терпится…

И тут заговорили все и разом, начали наперебой уверять друг друга, что это совершенно не так, что никто даже не думает сомневаться, Фридрих Андрей неоднократно сам говорил и обещал, я уверен, оглашение завещания – это формальность, которая только закрепит то, что все и так давно знают!

– Ну, хватит! – Натали отшвырнула вилку. – Елизавета, завещание с тобой?

– Ну, конечно, – туча на лице Лизы стала грозовой.

– Тогда огласи.

– Да, – вздохнул Вольф, – как это ни печально, но это только Фридриху Андрею можно больше не думать о земном… Нам, грешным, приходится…

Алексей поднял вверх палец:

– Осознание греха – первый шаг к покаянию.

– Или к повторению, – вставил Иржи.

Оливия засмеялась.

Лиза с трудом справилась с замочком сумочки, Вольф ей помог, желая только одного: чтобы никто не заметил, что Лиза пьяна. Наконец, она выдернула зацепившуюся папку, при этом из папки вылетели листки. Вольф помог собрать, уложить в папку, которую Лиза уже раскрыла, встала и, на всякий случай опираясь свободной рукой на спинку стула, начала читать:

– «Я, господин Фридрих Андрей де Шай, проживающий по адресу Гоголь-штрассе, сорок три, находясь в твёрдом уме и трезвой памяти, настоящим завещанием делаю следующие распоряжения».

– Очевидно, завещание писалось ранним-ранним утром, раз в трезвой памяти, – Оливия попыталась пошутить, но на неё никто не обратил внимания, даже Иржи чуть заметно раздражённо мотнул головой.

А Елизавета продолжила:

– «Я завещаю дом, находящийся на Гоголь-штрассе, сорок три, с кухней и погребом, принадлежащий мне по праву собственности, на основании сто шестьдесят третьей статьи ГК СТ, своей жене, госпоже Натали Валентине де Шай и приёмному сыну, господину Гаю Смиту, с возложением на госпожу Натали Валентину де Шай опекунских обязанностей по отношению к господину Гаю Смиту до достижения им совершеннолетнего возраста».