Те грубые и грязные слова, что кричал тебе в ответ, были адресованы скорее мне самому. Я не тебя, я себя тогда ненавидел, потому что понимал, что сейчас потеряю тебя навсегда. И потерял».

Я не могла читать дальше – слезы застилали глаза. Я не сдержалась и зарыдала в голос. Мне стало все равно, что подумают обо мне эти люди, которых видела в первый и, скорее всего, в последний раз. Я дала волю своим эмоциям. Позволила им выйти наружу.

Я кричала! За мной уже давно должны были приехать санитары из лечебницы для душевнобольных, вызванные перепуганным персоналом. Но за дверью кабинета было подозрительно тихо. Хотя в тот момент, даже если бы там проходили активные военные действия – я бы не заметила. Потому что внутри меня шла более ожесточенная война.

Репутация? О чем вы? После пары прочитанных листов душу выворачивало наизнанку так, что проще сейчас было самоубиться, чем спокойно это пережить.

Проплакала я, наверно, около часа. Очнулась от забытья, лежа на диване в дальнем углу кабинета юриста. Свернувшись калачиком, давила в себе рыдания. Туфли я где-то потеряла. За это время дверь в кабинет так и не открылась. Чернила в письме Руслана слегка растеклись от той влаги, что попадала на бумагу из моих глаз. Когда всхлипы мои стали немного потише, я встала и налила себе стакан воды. Выпив его залпом, вернулась к письму.

«А помнишь, как я признался тебе в любви? О, я так долго готовился к этому. Мне хотелось, чтобы ты запомнила это признание на всю жизнь.

Наш любимый маленький клуб «Джиксо». По-моему, это было восьмое марта. Да, именно. Я сам написал ту песню и поставил танец. Мне так хотелось впечатлить тебя. Ведь я еще так остро ощущал тепло нашего первого поцелуя на своих губах. И по выражению лица, которое было у тебя тогда, понял, что мне это удалось.

Я еще никогда в жизни не нервничал так, выходя на сцену. Вся наша славная компания знала о моих замыслах. Но ни один из них не проболтался – не выдал тебе секрета. Операция «Признание в любви» подготавливалась в строжайшей тайне. Я до сих пор страшно благодарен ребятам – они ни разу не сбились в схеме танца, хотя на репетициях постоянно валяли дурака и тем самым доводили меня до бешенства.

Когда же диджей выключил музыку и попросил всех танцующих освободить место на танцполе, сердце мое замерло. Я понял – отступать уже нельзя. И я запел. А точнее, зачитал тебе свой рэп. Эти строки родились сами собой. Начал с того, каким вольным я был, меняя женщин как перчатки, пока не встретил тебя. Ты изменила меня и мою жизнь. А закончил словами: «Милая, я люблю тебя!»

Не знаю, кто больше испугался, ты или я. Но было уже поздно. Диджей передал танцорам огромный букет белых роз, что я подготовил заранее, а те в невероятном сальто отдали его мне. Я подъехал к тебе на коленях, и мое сердце сжалось от ужаса – в твоих глазах я увидел страх.

Музыка стихла, и в клубе повисла звенящая тишина. Все затаили дыхание, ожидая твоего ответа. Мне же показалось, что ты сейчас попросту развернешься и уйдешь. Но вместо этого ты сделала то, что я ожидал в ту минуту меньше всего – обняла меня и поцеловала.

Я возликовал!

Но потом ты отвела меня в темный угол и виновато сказала, что не отвечаешь взаимностью на мои чувства. Ты не могла поступить иначе, ведь ты всегда говорила правду, какой бы она ни была. Я попросил дать мне шанс. И ты, помолчав, не отказала.

Сейчас вспоминаю твою улыбку и твои большие глаза. Помнишь, как я спросил у тебя, какого цвета твои глаза? Ты ответила: «Не знаю». Ты сказала, что они меняют свой цвет в зависимости от твоего настроения. В тот момент я всмотрелся в них и определил их цвет раз и навсегда. Они были насыщенно-синими, а вокруг маленького черного зрачка в разные стороны расходились золотистые лучики. Я тогда сказал, что у тебя глаза цвета предгрозового неба. А когда ты у меня спросила – почему, пояснил. Кажется, что на солнышко, гуляющее по вольному синему небу, набежала черная тучка и сейчас начнется гроза. И чем тучка больше, тем вероятнее, что грозы не миновать. Я потом часто именно по этой тучке определял твое настроение и то, что меня ждет. Тебе так понравилось это определение, что с тех пор на вопрос, какого цвета твои глаза, ты отвечала: «Цвета предгрозового неба». И всякий раз это вызывало у меня невольную улыбку.