Он ощутил мое прикосновение и обернулся. Секунда, еще одна – и мы бросились друг к другу в объятия. Поцелуй, потом еще и еще, и перед натиском неожиданных эмоций рухнули в душе все барьеры сомнения, страха. Стали казаться недостойными прикидки типа «сказать или не сказать о своих чувствах» или «позволить или не позволить себя поцеловать» – мне уже необходимы были его объятья и поцелуи.

– Я ведь был уверен, что люблю Лену, – продолжал Михаил через некоторое время, когда мы уже возвращались к берегу, – мне было хорошо с ней, но ты понимаешь, я никогда не беспокоился из-за нее. Не смейся, пожалуйста, но с тех пор, как я тебя увидел, я все время думаю, как бы ты не наделала глупостей и как бы с тобой ничего не случилось.

– Смешной ты, Миша. Ну что я, маленькая, что ли? Что со мной может случиться?

– Но ты же заблудилась в Женькином дворе! Не спорь, я же видел, ты не знала, в какую сторону идти – как бы ты добралась до дома! И в такси уснула. Спасибо твоим соседям за то, что дверь открыли.

– А спать ты меня уложил?

– Нет, мадмуазель, это уж вы сами, пока я звонил домой. Ты спала, а я смотрел на тебя.

– Ася мне сказала, что нельзя смотреть на спящих, есть такая примета.

– Какая?

– Ну если долго смотреть на спящего человека, то обязательно в него влюбишься.

– Опять эта Айседора! – воскликнул Миша, – она заслуживает кары даже за то, что не рассказала об этой примете раньше.

– А если бы рассказала?

– А если бы рассказала, то я бы точно не пошел на ту вечеринку и жил себе спокойно. Не назначал бы то дурацкое свидание, которое, кстати Вы, мадмуазель, проигнорировали, не упрашивал бы Аську приглашать тебя на новый год, не бродил бы возле вашего института и возле твоего дома, но так ни разу и не встретил тебя за полгода. Но теперь—то мы не расстанемся, Лида?

Я тоже надеялась, что мы не потеряемся и встретимся в Ленинграде, когда начнется учебный год. Я чувствовала себя счастливой, и все люди вокруг казались счастливыми, а природа необыкновенной, поражающей своей запущенностью. Гатчинский дворец – волшебным замком, а простая весельная лодка – кораблем с алыми парусами.

Во время факельного шествия нам пришлось разбежаться к своим отрядам, но с начала танцев мы не расставались. Быстрые танцы мы не танцевали, стояли, держась за руки, но когда зазвучала песня Адамо «Падает снег», Миша пригласил меня, да так элегантно, словно на нем не была стройотрядовская роба, а дорогой фрак. Мы впервые танцевали друг с другом и танец стал продолжением наших объятий, правда, под музыку, но это было даже лучше. Грустная мелодия высвобождала нежность, таившуюся в сердце, и безумно приятно было обнимать его сильные плечи и ощущать кольцо его рук на своей талии.

Вечер был теплый, даже томный. На быстро потемневшем небе загорались звезды, в них чувствовалось уходящее летнее тепло и угадывалась золотая щедрость осени. Танцплощадку освещали желтые фонари тусклым размытым светом. Листья деревьев из зеленых превратились в темно-зеленые, а потом и в черные и стали хранилищами тайн жизни и любви.

Я смотрела на Михаила, завороженная близостью его тела, любуясь значками и нашивками на его куртке, светло-голубой рубашкой, на которой была расстегнута верхняя пуговица, и в прорезь виднелась полоска загорелой кожи. Я перевела взгляд на вторую пуговицу, представила, как полоска кожи становится еще больше, потом на третью, четвертую пуговицу, потом мысленно стала расстегивать брючный ремень… Я даже глаза зажмурила и головой потрясла, чтобы отогнать это наваждение. Михаил спросил, что со мной, но я не ответила. Не могла же я признаться, что только что мысленно раздевала его. Сама не понимаю, как такие мысли полезли мне в голову.