ОСЕНЬ. Прислонившись к краю холста, сидела Золотая женщина, длинные тяжелые волосы убегающей косой превращались в стог душистого сена. Темная липа упругим стволом чернела у пыльной дороги, поворот которой блинно блестел после шумного дождя.

Неровная лужа отражала сине-голубое небо, журавлиный клин и сочный лист клена, медленно падающий вниз. Серебристая паутинка дрожала, проглатывая капризные капли. А рассыпанная корзина выставляла напоказ дары. В глубине, спрятавшись от томного солнца, от осыпающейся золотой листвы, зеленел островок у подножия засыпающей березы – клеверный уголок уходящего лета.

ЗИМА. Марина решила нарисовать снежные клубы и пепел сгоревшего восторга природы, но, посмотрев на получившееся, поежилась. Добавила серебристый, совсем не зимний туман, ветку праздничной елки и глубокие сине-серые глаза Снежной Королевы. Красота, независимость, сила и незащищенность, желание начать все сначала, набело.

Марина ложилась спать и перенесла телефон на кресло, куда можно дотянуться рукой, а не бежать спросонья к садистскому аппарату. Как-то уснувшая под утро, она легко уничтожила громогласный телефон, подрезав ему «язычок». Рядом оказались ножницы, и она, недолго думая, расстригла черный шнур, звон моментально прекратился, и приятная волна нахлынула на нее, унося снова в сон. Наутро телефон починил дядя Коля, понимая в проводах и пережженных утюгах значительно больше, нежели Марина. И потому такой варварский метод самосохранения практиковался у художницы. И на кресле к ночи почивали телефон и ножницы.

ОЛЬГА

Ей снилось счастье. Она мчалась в ночном поезде, с замиранием, восторгом и страхом высовывая голову в приоткрытое окно. Сметающий ветер уносил ее волосы, заполняя глаза морозным запахом свободы. Она плакала, плакала от лихого ощущения жизни. Нет одиночества и страдания, запаха хлорки и безденежья. Все осталось на предыдущей станции. Ее ждет только радость и цветущая тишина безмятежности. Она хотела открыть окно еще больше, надавливая на стекло, желала полного освобождения… Рама не поддавалась, а медленно поползла вверх. Просунув руки в щель, она повисла, стараясь оттянуть жестокое окно. Но слабость не могла удержать неведомую силу злого… Окно захлопнулось, больно придавив пальцы.

Ольга вскрикнула и проснулась.

Потолок давно требовал ремонта, казался таким же уставшим и безнадежным, как она сама. Будильник торопливо близил рассвет, пора вставать и начинать ненавистный день. Ольга Павловна приходила на работу раньше всех, уходила позже всех. Она была одинока. Но не всегда она была одна.

У нее есть сын, который далеко от нее километражно и душевно, и не сравнить, что больнее. Раньше она могла часто приходить к нему и смотреть в течение маленького часа, пока не начнется его раздражение.

– Я не пойму, почему ты всегда чем-то недовольна? Наташа не нравится – чрезмерно болтливая, Павлик – маленький и бедненький. Почему бедненький? У него всего как в супермаркете… Мать, от твоего кислого выражения молоко сворачивается…

И она уходила, почти не обижаясь на слова сына. Сашенька был слишком загружен, много работал, мало отдыхал и потому был неприветлив. Но раньше она могла приходить в его дом.

Теперь… Сашенька после института уехал с семьей в Краснодар. Звонил редко, открытки подписывала невестка, а Павлик еще маленький, чтобы помнить о бабушке. Сашенька был неудержим, его бурный брак, ребенок – на всех любви не хватало. Ольга это понимала. Что остается ей? А быть может, Сашенька мстил за несозревшую любовь, творением которой он появился на свет у несовершеннолетней мамаши. Сколько шуму было тогда. Только уборщица общежития ласково приговаривала: