– Вы и сами знаете, что надо сделать, чтобы не было потом мучительно горько, – сказал знакомый психотерапевт, к которому на всякий случай позвонила Наталья Анатольевна.
В груди заныло, закололо. Нетвердой рукой Наталья Анатольевна накапала валерьянки в зеленую стеклянную рюмку. Запрокинув голову, выпила. И тут она увидела, что дверь в комнату дочери оказалась закрытой. Побледнев, она поспешила туда.
Сидя на корточках, Маша подбирала с пола бумажки.
– Я хочу вызвать скорую, – сказала мать, переводя дух.
– Зачем? – не поднимая головы, спросила Маша.
– Так надо.
– Мне все равно, – сказала Маша.
– Только не закрывай дверь, – попросила Наталья Анатольевна.
– Это не я.
Значит, сквозняк. Подложив учебник под Машину дверь, Наталья Анатольевна прошла на кухню. Со второй попытки дозвонилась до экстренной службы. Лукьяновой ответил такой же угашенный, но изрядно постаревший, изношенный голос дочери…
8—5
Зачем она так? – раздраженно подумала Лукьянова о Маше, когда вышла в коридор и увидела, что дверь в комнату дочери была плотно закрыта. Наталья Анатольевна надавила на дверную ручку. Дверь осталась на месте, словно была на замке. Какой еще замок?! Она толкнулась в дверь. Глухо.
– Открой! Слышишь! – Лукьянова забарабанила в дверь кулаками. – Маша! Маша!
Дверь все-таки поддалась. Наталья Анатольевна ворвалась в комнату и застыла на пороге, оторопев. Комнату сковывал идеальный порядок гостиничного номера, который с безразличием мертвеца ждет очередного постояльца. А где же Маша? На кухне? В ванной? На лоджии? За лоджией, на газоне? Лукьянова заметалась по квартире…
Из прихожей донесся сигаретный запашок. Он просачивался через чуть приоткрытую входную дверь. Выскочив на площадку, Наталья Анатольевна заметила черную фигуру, которая мелькнула на лестнице, соскользнув с нее, как с горки, и пропала. Охнула подъездная дверь.
– Маша! – Лукьянова кинулась вниз по лестнице с прыгающим, как мячик для пинг-понга, сердцем, тапочки зашлепали по отлогой бесконечности из ступенек. – Маша!
Выскочив из подъезда, Лукьянова обшарила лихорадочным взглядом двор. Расхаживали, перелетали с места на место черные птицы, царапали воздух голосами. Воронью поддакивали пустые качели, поскрипывая и покачиваясь. Божий одуванчик со второго этажа сидел на скамейке, болтая ногами и глядя на кусты, которые время от времени шумно вздрагивали, словно отряхивались.
– Куда ее понесло? – спросила Наталья Анатольевна.
Старушка покачала головой:
– Нет. Коммуналка еще не приходила.
Лукьянова устало махнула рукой и, понурившись, поплелась обратно в сторону подъезда. Открыв железную дверь, она оглянулась напоследок, ища глазами дочь. С верхней перекладины качелей ей подмигнула бывалая ворониха. Наталья Анатольевна вздохнула и зашла в окропленный красным светом тамбур. За спиной лязгнуло.
Когда она вернулась в квартиру, ее потянуло в комнату дочери. Переступив порог, она замерла и растерянно заморгала. Ее встретил знакомый беспорядок. Захламленный пол, разбросанные вещи… Отвернувшись к стене и поджав ноги, на кровати лежала Маша. Она спала или притворялась… Прикрыв рот ладонью, обмякшая Наталья Анатольевна сползла по двери.
8—6
И тут заверещал домофон, возвещая о приезде скорой… Через минуту-другую в Машину комнату протопали двое здоровяков в белом. Который с чемоданчиком и неряшливой клочковатой бородкой немного сутулился и рассеянно поглядывал по сторонам. Другой смахивал на раздобревшего французского актера с носом-картофелиной. Он сел на крякнувший стул, выставив локти и упершись ладонями в разведенные колени. Хмуро глядя на Машу, большеносый сказал: